Брат появился в палате, найдя балкон.

– Почему мать Оли так с ней? – зарядила ему в лоб. Он застыл у двери. У него в глазах… что? Что в его глазах? Меня швыряло, как в лихорадке, горло пережимало и болело всё, но, стоило ему посмотреть…

– Выяснила, чем мы занимались, – пожал плечами. – Ты сама как будто не в курсе. – Марк не знал про увечного ребёнка. И не узнал.

Я раскинула руки, встав во весь рост, на скрипучей кровати.

– Подойди ко мне, – проговорила. Слёзы подплыли к глазам. Ближе, чем им можно подплывать. Когда подошёл, я, слова не дав сказать, его поцеловала. Первая, сама. Мягкие губы. Гладкие щёки. Огненный танец в животе. Руки на моей спине. «Я всегда буду за тебя, – прошептала я. – Всегда за тебя, что бы ни случилось». Чуть выше его (а он – на полу), склонив лицо. Мои волосы, его волосы. Чёрные и тёмно-каштановые. Прядки сквозь пальцы. Дыхание было – и нет дыхания.

Где-то, не помню, где, я читала: через поцелуй двое понимают, подходят ли друг другу физически. Подходят, когда внутри пляшут черти. В нас плясали.

За дверью с грохотом передвигалась бабушка с едой. Такой одуванчик есть почти в каждой больнице. Автомедонт поваренной телеги.

Марк шагнул назад. Я удержала ноги на пружинах.

– Обедать будете? – пробасила старушка. – Здоровье поправлять. Это силы нужны… – «Нет, спасибо», – сказала я. «Да, пожалуйста», – сказал Марк. Мы переглянулись. – Так да или нет?

– Нам одну порцию. Если что, разделим, – нашёл он компромисс.

Мне было уже всё равно. В одном узоре с чертями летали бабочки.