– Отъебись от неё, – голосила (довели-таки) Даша Ранина. – Сначала с собой бы разобралась, жиробасина!
Галя влепила ей по щеке. Эля взвизгнула и впилась Гале в волосы. Кто-то из мальчиков полез разнимать, но в пылу сражения получил по репе. Я вошла в кабинет, спокойнее призрака. Залезла на стол. На свой.
В Сирии война. Я – вдова и солдатская мать. В Украине брат-бандеровец бьёт брата-русофила. Я – они оба. В восьмом "Б" воюют девочки. Воюют насмерть.
– Прекратите, – крикнула. – Вернусь с Макаренко. – Реакции ноль. Кто-то включил камеру, подруги Гали набросились на Элю, скрутили ей локти за спиной, как в гангстерских кинолентах.
– Что, допрыгалась? – осклабилась Кричко. И по-боксёрски въехала Пересветовой по лицу. Ранина рвалась из захвата двух шестёрок.
– Знаете, где беда наша, где наша ошибка? – крикнула я так, что все повернулись. Сдёрнула лезвие с шеи. Цепочки порвались. Медиатор полетел на пол. Скатала рукав. И полоснула предплечье. Оно разошлось. Кровь закапала на парту. Больно не было. – Вот где ошибка! Вот где желание чужих страданий. Дикость. Тупость. Злоба. В нашей крови. – На меня выпучились. Как Гамлет на тень отца. Кровь капала. Я стояла на столе. – Нужна жертва? Хорошо, я ей буду. Давайте зло сюда, – жест в рану, – мне отдайте! Отдайте мне всё, что не нужно. Можете меня добить. Оставьте друг друга в покое. – В глазах потемнело. И я грохнулась вниз, с парты, вправо, где стена.
Лодыжку с коленом спасла выворотность и высокий сапог. Плинтус поцеловался с виском. Плинтус был мягким. Висок, пожалуй, тоже.
В класс вбежало сразу несколько учителей.
Неприятно это всё. Тыкают в нос нашатырную вату, чтобы привести в себя. Медсестра. Зажимает кровящую полоску марлей. Кто-то вопит: «Скорую!»
– Медиатор, – прошептала я. – На полу, где-то здесь. Найдите мой медиатор.
Магия вне Хогвартса: ничего не сломано. Магия, и только. Голова гудит. Лица, как одно. Тётино. Директорское. Марка… он-то откуда взялся?
– Вот он, медиатор, – показал брат. В его ладони. Взял меня на руки. Перенёс на парту. Уложил.
Кто-то выступает в защиту детей. Кто-то обвиняет отца. Не кто-то, а тётя, говорит про маму. Она не любила нашу маму. Мама к ней нормально относилась, на словах, по крайней мере. «Это у неё наследственное», – говорит тётя. Марк обрывает. Мне запрещают спать.
– Надо зашить, – математичка. – Сколько шрамов, боже мой… надписи какие-то. Десятый "А", вы чего забыли тут? Живо на урок, ваш распорядок в старом режиме! Снежков, Тришина, Зубченко! Куда вы все… – Лёша, Оля, Вася.
– Сложный подросток, – англичанка. – Вот что значит: растёт без матери…
– Воздуха ей дайте! Что столпились? – директор. – Не результат важен, а что случилось. Пересветова, Ранина, Кричко, – (ещё фамилии) – ко мне в кабинет, без разговоров! Я с вас всех шкуру спущу!
Поразительно, какими беспомощными иногда бывают взрослые. Ну, резанула. Ну, шире безопасного. Полежала бы, встала, сама перемоталась. Заросло бы.
– Всё хорошо, Мартиш, – сказал Марк, держа за руку, на коленях у парты. Его рука – по-уличному холодная. – Не слушай никого, – дыхание жемчужило ушную раковину.
– Марк, – сказала я. – Поехали домой. Прямо сейчас. Вдвоём. Домой. В Питер.