Собственно мечте сделать крылья и полететь посвящена значительная часть фильма Тарича. Главный герой, рукастый мастер Никишка, осуществляет свой замысел и даже остается в живых после полета. Однако царь решает, что мастер в сговоре с нечистой силой, и повелевает отрубить Никишке голову. У Булгакова это отыгрывается в настойчивых выяснениях Иоанна у Тимофеева, не демон ли он. «Крылья холопа» был довольно успешным фильмом своего времени. Вполне вероятно, что и Гайдай внимательно смотрел «Крылья холопа», ведь Тарич хорошо знал и общался с Пырьевым, который, как и второй ученик Эйзенштейна Григорий Александров, принимал активное участие в судьбе комедиографа.

Кстати, у Тарича пространство, в котором живет Иван Грозный, напоминает лабиринт со множеством смертельных ловушек, в которые постоянно попадают гости или пленники царя. Похожим образом Эйзенштейн расставляет для внимательного и начитанного зрителя многочисленные сюжетные ловушки, которые, будто пазл, собирают образ тирана и одновременно разоблачают его для внутрикадровых и закадровых зрителей. Режиссер Слава Цукерман еще в 1991 году задался целью выявить и по возможности проинтерпретировать эти сцены-ловушки[328].

Главными среди них, безусловно, оказывались «Пещное действо» и «Пир опричников», выстроенные вокруг театрального действа. Сходство «Пещного действа» с «Мышеловкой» из «Гамлета» стало почти общим местом. Однако попадается в эту мышеловку вовсе не Иван Грозный, для которого приготовлено обличительное действо в храме, а Ефросинья. И в «Пире опричников», на котором подосланный Старицкой убийца должен поразить Грозного, в западню вновь попадает Ефросинья, лишаясь самого дорогого – сына Владимира, а затем и жизни. Последнее в кадр не попало, но было прописано в сценарии «Ивана Грозного»[329]. Сам театр становится ловушкой для героев, которые двоятся и множатся по мере развития событий.

Цукерман называет Эйзенштейна «самым кинематографичным из режиссеров», который, тем не менее, отказывается от реализма своих прошлых фильмов в пользу того, чтобы «убедить зрителя: показанное на экране – не реальность, не исторический документ; это – условный театр, притча, обращенная к залу»[330]. Условность и театральность фильма Гайдая очевидна, а к залу постоянно обращается Милославский. Его реплики и жесту в сторону разошлись на цитаты. По сути, «Ивана Васильевича…» тоже можно разложить на цепь театральных ловушек, самой яркой из которых (после чуда крестного знамения в лифте), конечно, стала псевдорепетиция «Бориса Годунова» в квартире Шурика. Гайдай с Бахновым добавили актерскую угадайку в исполнении Якина, финальным именем в которой становится Иннокентий Смоктуновский – исполнитель роли Гамлета у Козинцева и одновременно автор чудесной самопародии в фильме Рязанова «Берегись автомобиля»[331].

Вообще, переодевание, игра, притворство как стратегия выживания – популярный мотив советских комедий брежневского периода, таких как «Берегись автомобиля», «Бриллиантовая рука», «Джентльмены удачи», «Иван Васильевич…», «Здравствуйте, я ваша тетя!». Маленький советский человек перед лицом власти – игрушка или наживка в чужих руках. Шутки облегчали в них критику руководящих лиц и авторитетных фигур, в том числе в искусстве. Шутка становилась средством противостояния бесконечному давлению, не в последнюю очередь проявлявшемуся на индивидуальном уровне. Художнику было важно создать мерцающую, сновидческую арену сопротивления, на которой можно было противостоять враждебному политическому, социальному и экономическому настоящему. Одним из самых смелых способов критиковать современную действительность было поставить врага в центр внимания, откровенно подшучивая над ним и даже выдавая себя за него.

Также и Гайдай после трагедии с «Женихом с того света», сокращенным вдвое, подвергнутым цензурным изменениям и вышедшим в количестве 20 копий[332], изменил свою режиссерскую стратегию, чтобы избежать отлучения от зрителя в будущем. С этого момента он будет изящно обходить цензурные препоны, хотя иногда будет готов пожертвовать отдельными шутками и сюжетными поворотами. Широко известна история с атомным грибом, которым Гайдай предлагал завершить «Бриллиантовую руку». Столь экстравагантное решение якобы позволило обойтись минимальными переделками в уже готовом фильме[333]. Популярность этой истории из жизни Гайдая говорит о том, что наличие у фильмов режиссера двойного дна вовсе не является откровением для зрителей.

С распадом СССР пала и советская цензура. Гайдай, переживавший с конца 1970‐х не лучшие времена в творческом плане, почувствовал новый прилив идей и энергии. «Частный детектив, или Операция „Кооперация“» стала своеобразной пробой пера. Примечательно, что в названии вновь появляется слово «операция» и «или», как в кассовом хите 1965 про Шурика. В «Операции „Ы“» у Гайдая родился важный для его кинематографа положительный герой – Шурик, а в «Операции „Кооперация“» режиссер, более 15 лет отказывавшийся от сквозного персонажа для своих комедий, вновь отваживается вернуться к похожему персонажу. Харатьян у Гайдая, несмотря на копну светлых волос, вовсе не клон Александра Демьяненко, хотя общего у этих героев предостаточно. Формально персонаж последней комедии Гайдая «На Дерибасовской хорошая погода…» и персонаж «Операции „Кооперация“» не один и тот же человек. Однако исполнитель главной роли Дмитрий Харатьян, безусловно, воспринимается как общий для фильмов персонаж. Образ, созданный актером, отличается от советского Шурика подчеркнутой находчивостью и сексуальностью. Новые времена требуют героев, способных не растеряться в непонятной ситуации или новой стране.

Персонаж Харатьяна, безусловно, трикстер. Он соединяет в себе честность, открытость и некоторую наивность Шурика с креативностью и сообразительностью советских героев теневой экономики, которых Гайдай не переставал снимать никогда. В своей последней комедии Гайдай без всяких прикрытий воссоздаст и карнавал политических лидеров, до предела обнажив условность и травестийность любой власти, которая в фильмах режиссера всегда тупа, жестока, несправедлива. С ней нет смысла пытаться установить контакт, ее стоит максимально избегать или хотя бы притвориться, что играешь по ее правилам. Ну а работы Гайдая до сих пор остаются волшебной трын-травой, позволяющей не бояться волков и сов по разные стороны и продолжать делать свое маленькое, сугубо индивидуальное и не менее важное дело.