Владея иностранными языками и будучи членом Синдиката иностранной прессы (L’Association de la Presse Etrangere – APE), А. Седых активно продвигал Бунина в кругах западной интеллектуальной элиты как единственного русского кандидата на Нобелевскую премию по литературе. Поэтому решение Бунина, пригласить Я. М. Пцибака исполнять обязанности его личного секретаря на время поездки в Стокгольм за получением награды, было вполне обдуманным и закономерным.
По свидетельству современников, в первую очередь И. Троцкого, посылавшего подробные репортажи о событиях бунинской «Нобелианы» в рижскую газету «Сегодня», А. Седых проявил себя с самой лучшей стороны – энергичным и волевым менеджером, ответственным и пунктуальным секретарем.
Следует отметить, что Седых поехал с Буниным в Стокгольм не только в качестве сопровождающего его личного секретаря, но одновременно и как корреспондент «Последних новостей» и журнала «Нувель Литтерэр».
«…Я стал на время секретарем Бунина, принимал посетителей, отвечал на письма, давал за Бунина автографы на книгах, устраивал интервью. Приезжал я из дому в отель “Мажестик”, где остановился Бунин, рано утром и оставался там до поздней ночи. К концу дня, выпроводив последнего посетителя, мы усаживались в кресла в полном изнеможении и молча смотрели друг на друга. В один из таких вечеров Иван Алексеевич вдруг сказал:
– Милый, простите. Бога ради…
– За что, Иван Алексеевич?
– За то, что я существую.
С утра надо было разбирать почту. Письма приходили буквально со всех концов мира. Было, конечно, немало странных посланий и просьб о помощи. Сумасшедшая из Дании написала открытку:
“Ради Спасителя, соединяйтесь с Римом! Спасем мир!”
Другое письмо вызвало у нас много веселья. Какой-то матрос просил в спешном порядке прислать ему 50 франков и, чтобы расположить к себе лауреата, писал:
“Я уверен, что Бог поможет Вам. Если пришлете мне эти 50 франков, то и на будущий год, наверно, получите премию Нобеля! ”
Идея эта так понравилась Ивану Алексеевичу, что 50 франков матросу послали78.
<…>
…успех Буниных в Стокгольме был настоящий. Иван Алексеевич, когда хотел, умел привлекать к себе сердца людей, знал, как очаровывать, и держал себя с большим достоинством. А Вера Николаевна сочетала в себе подлинную красоту с большой и естественной приветливостью. Десятки людей говорили мне в Стокгольме, что ни один нобелевский лауреат не пользовался таким личным и заслуженным успехом, как Бунин».
Андрей Седых утверждает, что Бунин остался доволен работой в качестве своего личного секретаря – материально, по воспоминаниям современников, он наградил его более чем щедро! – и дает понять, что в этом качестве он всегда во всем содействовал Бунину:
«В Берлине мы расстались. Бунины уехали в Дрезден <…>, а я вернулся в Париж – формально мои секретарские обязанности в этот момент закончились, но до конца жизни Иван Алексеевич любил шутливо называть меня своим “секретарем”».
По сути своей в этой шутке Бунина была большая доля правды. Даже убегая из Франции, Седых сохраняет за собой обязанности представлять интересы Бунина в США.
«Была война, бегство из Парижа, конец целой эпохи. Мы жили в Ницце и считали дни, оставшиеся до отъезда в Америку. Успеем, или дверь мышеловки захлопнется навсегда? Из Грасса приехал прощаться Иван Алексеевич, передавать поручения друзьям за океан. Мы условились о свидании заранее, и жена постаралась, устроила ему по тем временам “королевский” завтрак: была селедка, тощие бараньи котлетки (весь недельный мясной паек!), полученный из Португалии настоящий, а не “национальный” сыр, и даже кофе с сахаром… При виде всех этих богатств, расставленных на столе, Иван Алексеевич даже обомлел: – Батюшки, совсем как мы с вами в Стокгольме ели! Сильно отощал в эту зиму 1942 года Бунин. Стал он худой, и лицом еще более походил на римского патриция. И когда выпили по рюмке аптекарского спирта, разбавленного водой, Иван Алексеевич грустно сказал: – Плохо мы живем в Грассе, очень плохо. Ну, картошку мерзлую едим. Или водичку, в которой плавает что-то мерзкое, морковка какая-нибудь. Это называется супом… Живем мы коммуной. Шесть человек. И ни у кого гроша нет за душой – деньги нобелевской премии давно уже прожиты… Очевидно, нужно терпеть, хотя всё это мне, весь нынешний уклад жизни, чрезвычайно противен. Хорошо еще, что живу изолированно, на горе. Да вы знаете – минут тридцать из города надо на стену лезть. Зато в мире нет другого такого вида: в синей дымке тонут лесистые холмы и горы Эстереля, расстилается под ногами море, вечно синеет небо… Но холодно, невыносимо холодно. Если бы хотел писать, то и тогда не мог бы: от холода руки не движутся. – В прошлом году, – продолжал свой монолог Бунин, – написал я “Темные аллеи” – книгу о любви. Лежит она на столе. Куда ее девать? Возьмите с собой в Америку – может быть, там можно напечатать. Есть в этой книге несколько очень откровенных страниц. Что же, – Бог с ними, если нужно – вычеркните… А в общем, дорогой, вот что я вам скажу на прощание: мир погибает. Писать не для чего и не для кого. В прошлом году я еще мог писать, а теперь не имею больше сил. Холод, тоска смертная, суп из картошки и картошка из супа».
В качестве комментария к этому тесту можно отметить, что «Яшенька Цвибак» своими обязанностями личного секретаря и правомочного представителя Бунина в США не пренебрегал. Уже в 1943 г. первый вариант сборника «Темные аллеи» был издан в США (см. в переписку Бунина с Алдановым в гл. V.).
Интимно-доверительные дружеские отношения между «Яшей Цвибаком» и Буниным сохранялись до самых последних дней жизни великого русского писателя. Об этом, в частности, свидетельствует письмо Бунина от 5 декабря 1948 года, в котором этот гордый, порой заносчивый, всегда страшно стыдившийся «просить» человек без всяких экивоков (как можно разговаривать только с родным человеком) пишет: