«Меня связывает с профессором Карлгреном давнишнее знакомство. Это он ввел меня в шведские литературные круги и познакомил с новейшей шведской литературой. Естественно, что, будучи в Копенгагене, я не преминул <…> навестить друга и поборника русской литературы».
Этот визит И. Троцкого к А. Карлгрену был по сути своей «итоговым». Шведский профессор, расточая славословия в адрес первого русского лауреата Нобелевской премии по литературе, не преминул подчеркнуть свою роль в успешном завершении «нобелианы» 1933 г.: «я боролся за Бунина несколько лет».
Чествование Бунина как нового лауреата Нобелевской премии началось с момента прибытия поезда в Мальмё – самый южный из крупных городов Швеции.
«Журналисты встретили Бунина на пограничной станции. Посыпались вопросы, Иван Алексеевич скоро устал, забился в купе <…> В Стокгольм приехали на рассвете. Толпа на вокзальном перроне, “юпитеры” кинооператоров, поднос с хлебом-солью и букеты цветов…»29
Среди полчища журналистов, встретивших Бунина, находился и И. Троцкий, недавно бежавший из Германии, где к власти пришли нацисты. Впоследствии он писал в одной из своих корреспонденций от 10 декабря 1933 года, что как «случайный свидетель видел, как десятки шведских репортеров и фотографов устремились к вагону, в котором ехал Бунин, видел, как вспыхивал магний и щелкали объективы и как каждый из репортеров пытался опередить другого»30.
Встретив И. А. и В. Н. Буниных, Г. Кузнецову и А. Седых в Мальмё, Илья Троцкий затем повсюду сопровождал их31, собирая таким образом материал для своих корреспонденций.
Весьма любопытной с точки зрения «нобелевской кухни» выглядит первое письмо И. Троцкого из Стокгольма, опубликованное в газете «Сегодня» 17 ноября 1933 года «Как была присуждена Бунину Нобелевская премия»:
«Нужно хоть один раз побывать в столице Швеции в дни заседания Нобелевского комитета, чтобы ощутить атмосферу, в которой живут члены жюри <..> Если присуждение премии ученым почти никогда не вызывает возражений, то едва ли проходит год, чтобы литературная премия не вызывала взрыва страстей. Что творилось в литературных кругах Скандинавии после присуждения премии итальянской писательнице Грации Деледда32 и американскому романисту Синклеру Льюису!33 Каким только нападкам не подвергались члены жюри. Европейские и заатлантические академии наук, университеты и отдельные профессора литературы забрасывают ежегодно Нобелевский комитет именами своих кандидатов. Посланники держав, аккредитованные при шведском Дворе, считают своим национальным долгом поддержать своих кандидатов. И хотя члены Нобелевского комитета люди абсолютно объективные в оценке художественного творчества того или другого кандидата, но они все-таки люди, и ничто человеческое им не чуждо. Можно без преувеличения сказать, что едва ли за тридцатилетнее существование Нобелевского комитета присуждение литературной премии было так единодушно встречено скандинавской печатью, как в этом году».
Далее Илья Троцкий особо выделяет роль Сержа де Шессена в деле популяризации имени Бунина, а также осторожно напоминает читателям о политической подоплеке награждения Бунина Нобелевской премией:
«…русские писатели незнакомы скандинавскому читательскому миру и мало переведены. А если переведены, то найти издателя для русского писателя-эмигранта, даже такого масштаба, как Бунин <…> нелегко. И в этом отношении огромная заслуга перед русскою литературою принадлежит, по справедливости, русско-французскому литератору Сержу де Шессену, стокгольмскому корреспонденту агентства Гавас34, <который> отыскал книгоиздателя Гебера35, вот уже третий год издающего произведения Бунина, и <…> упорно работал над популяризацией имени писателя и над распространением его произведений в Швеции. Он сумел заинтересовать лучших стилистов Швеции творчеством Бунина <…> Спрос на произведения Бунина так возрос, что издатель принужден был в срочном порядке заняться новым изданием бунинской прозы.<…>
Еще посейчас жюри бьется над выработкой нового этикета выдачи премий. Какой посланник будет представлять королю Бунина? Под каким флагом Бунина приветствовать? Русского национального флага формально больше не существует, эмигрант-писатель никаким посланником не защищен. <Однако> присуждение литературной премии Бунину ничего общего с политикой не имеет. Это лишь заслуженное признание художественной ценности писателя и только под этим углом должно быть расценено.<…>
Ивана Алексеевича ждет совсем исключительный прием в Швеции. В его лице нобелевский комитет и русская общественность собираются чествовать русскую литературу».
Илья Троцкий описывает наэлектризованную эмоциями атмосферу тех нобелевских дней, царившую в декабрьском Стокгольме, где «сумеречно, холодно и моросит: не то дождь, не то снег. Не разберешь… – но повсюду слышно, – Бунин, Бунин, Бунин… Самое сейчас популярное имя в Швеции. Оно не сходит со столбцов газет и страниц журналов, глядит из витрин книжных магазинов и складов, а портрет писателя украшает чуть ли не каждый газетный киоск».
А вот, для сравнения, цитата на ту же тему из книги воспоминаний А. Седых:
«Фотографии Бунина смотрели не только со страниц газет, но и из витрин магазинов, с экранов кинематографов. Стоило Ивану Алексеевичу выйти на улицу, как прохожие немедленно начинали на него оглядываться. Немного польщенный, Бунин надвигал на глаза барашковую шапку и ворчал: – Что такое? Совершенный успех тенора»36.
В корреспонденции «Встреча И. А. Бунина в Стокгольме» от 10 декабря 1933 года И. Троцкий писал:
«Советская печать <…> замолчала награждение И. А. Бунина Нобелевской премией. И естественно, что шведская пресса не преминула осведомиться у лауреата об его отношении к советскому режиму и советской литературе. Я презираю советский режим, – сказал Бунин <…> Молодое поколение советских писателей пишет только в порядке «социального заказа». Оно лишено не только свобод, но и независимой творческой мысли <…> Разумеется, есть и сейчас в России крупные писатели и художники, но все это мастера, создавшие себе имя в досоветское время. Они насыщены культурою, образованием, большой начитанностью и не разучились еще свободно мыслить. Но этот тип писателя я не причисляю к советской литературе. Он стоит особняком и знает свое культурное значение <…> Советская пропаганда пытается изобразить русскую эмиграцию как беспочвенную массу изгнанников, лишенную не только родины, но морально и духовно деморализованную, не способную ни на какую творческую работу и обреченную на безусловную гибель. И вот одному из этих изгоев присуждена высшая награда за литературу. Не трудно понять значение этого дара для русской эмиграции! Я верю в Россию и верю в будущность русской эмиграции. Русский человек всегда и при всяких условиях остается русским. Он не может забыть своей родины и своей национальности и не способен раствориться среди временно приютившего его народа. Глубоко убежден, что эмиграция еще вернется на родину и что Россия узрит более светлые и счастливые дни…»
Побаловав читателей «Сегодня» эмигрантским пирогом с клюквой от новоиспеченного русского нобелевского лауреата37, И. Троцкий сразу же спешит подчеркнуть, что высказывание И. Бунина – это, дескать, его ответ «на поведение кремлевских “господ положения”,
В своих самых «парадных» корреспонденциях от 13 и 14 декабря 1933 года «Шведский король вручил вчера И. А. Бунину Нобелевскую премию» и «И. А. Бунин в центре внимания на нобелевских торжествах» И. Троцкий подробнейшим образом описывает все детали торжественной церемонии, на которой кроме Бунина нобелевские медали были вручены трем величайшим физикам XX века – Гейзенбергу (Германия), Дираку (Англия) и Шредингеру (Австрия)39. Речь Бунина в подробном изложении И. Троцкого помимо дежурных слов благодарности королю Швеции, Нобелевскому комитету и свободолюбивому шведскому народу была выдержана в сугубо личных тонах, ибо писатель сделал в ней акцент на своей судьбе, сказав сакраментальную фразу, обошедшую все газеты мира: «Кто я такой? Изгнанник, пользующийся гостеприимством Франции, по отношению к которой я <…> обязан долгом вечной благодарности».
Затем Бунин недвусмысленно дал понять присутствующим, что в свете получения им, эмигрантом, Нобелевской премии все страдания, которые он пережил «в течение последних 15 лет», становятся не «только его личными переживаниями», а приобретают символическое значение, ибо отражают неугасимое стремление всех людей «к свободе мысли и знания», которое является всеобщим человеческим достоянием и которому человечество «обязано цивилизацией».