В начале этой статьи Илья Троцкий обращает внимание читателей на вызывающе оскорбительный для русской культуры факт:
«Удостоились премий германская, австрийская, итальянская, французская, скандинавская, испанская, ирландская, индусская и польская литература. Обойдена только русская литература <…> давшая крупнейших художников пера, переведенная на все почти языки культурного человечества <…> Почему? Где кроются причины столь обидного отношения к русской литературе?»
Поставив вопрос ребром, И. Троцкий, как человек здравомыслящий и прагматичный, предпочитает не сыпать соль на рану, а искать возможности исправить сложившуюся ситуацию.
«Я использовал свое случайное пребывание в Стокгольме, – пишет он, – чтобы среди лично мне знакомых членов Нобелевского комитета13 <…> позондировать почву относительно шансов русской литературы на премию».
И вот уже И. Троцкий горячо разубеждает русского читателя в том, что шведы, мол-де, не любят русскую литературу, а Нобелевский комитет игнорирует современных русских писателей:
«Наоборот, то, что мне пришлось услышать из уст членов стокгольмской академии и жюри, преисполнило меня самыми радужными надеждами. Быть может, уже в ближайшем году один из русских писателей будет увенчан лаврами лауреата и получит литературную премию».
Один из членов комитета, собеседник Ильи Троцкого, уверяет его, что «в присуждении премий мы стараемся сохранить максимальную объективность, руководствуясь единственным стимулом, чтобы произведения того или другого писателя соответствовали воле завещателя. Другими словами, чтобы в произведении доминировал идеалистический элемент. Русская литература насквозь идеалистична и всецело отвечает требованиям завещателя. Конечно, советская литература, невзирая на наличие в ее рядах несомненных талантов, исключается, ибо там, где социальный заказ доминирует над общечеловеческими идеалами и идеализмом, не может быть речи о выполнении воли основоположителя фонда. <Противоположная в этом вопросе –
Не названным по имени членом комитета, скорее всего, был профессор литературы, критик и писатель Фредрик Бёёк14, с которым Илья Троцкий был хорошо знаком.
Поставив перед эмигрантским сообществом сакраментальный вопрос: «Неужели у русских писателей в эмиграции не найдется достаточно друзей, чтобы выступить с надлежащим предложением достойного кандидата?» – И. Троцкий, по существу, инициировал процесс номинирования представителей русской литературы в изгнании на Нобелевскую премию. По словам Бунина, «после корреспонденции И. Троцкого чуть ли не все кинулись выставлять свои кандидатуры и при посредстве своих почитателей выставили их»15.
Данное высказывание является, конечно, гиперболизированной стилистической фигурой, а потому его нельзя понимать буквально. Все ревнивые переживания Бунина по этому поводу касались Дмитрия Мережковского, у которого на деле не было поддержки со стороны западных писателей и историков литературы, и Ивана Шмелева, чьи шансы были весьма велики, так как его кандидатуру номинировали на Нобелевскую премию не только авторитетные западные слависты, но также и Томас Манн16.
Сам же Илья Троцкий не ограничился одними призывами, а стал энергично действовать в составе «команды поддержки» кандидатуры Ивана Бунина, во главе которой стоял Марк Алданов. В дневнике В. Буниной от 26 декабря 1930 года записано:
«Из письма <И. М.> Троцкого <С. Л.> Полякову<-Литовцеву>17:
«…Фридрих Беек дал мне свою карточку к проф<ессору> Лундского университета Зигурду Агреллю18, дабы я с ним познакомился и побудил снова выставить кандидатуру И. А. Бунина. Конечно, я это сделаю <…> Посещу также Копенгагенского проф<ессора> Антона Калгрена, с которым намерен побеседовать относительно кандидатуры Бунина и Мережковского. Все это, как видишь, чрезвычайно серьезно. Друзья Бунина должны взяться за дело!»19
Итак, «еврейское лобби» – Марк Алданов20, Серж де Шессен21 и Илья Троцкий с 1931 года начало новую кампанию в поддержку кандидатуры Бунина. Алданов «обрабатывал» европейских литераторов и славистов, среди которых был известен и пользовался заслуженным уважением, а И. Троцкий и С. де Шессен вели «разъяснительную работу» в кулуарах Нобелевского комитета и шведской Академии. По свидетельству Андрея Седых: «И. М. Троцкий, пользуясь своими связями в Швеции, вместе с журналистом Сергеем де Шессеном проделал большую закулисную работу в пользу И. Бунина»22.
Одновременно с кулуарной деятельностью «еврейского лобби» на официальном фланге купно выступили маститые русские профессора – филологи и литературоведы, их коллеги, европейские ученые-слависты, и авторитетные на международном уровне общественные деятели русской эмиграции23. Они буквально «атаковали» Шведскую академию, «в которую поступило такое количество номинаций Бунина, которое превратило его из почти случайного кандидата в единственного фаворита среди выдвинутых на Нобелевскую премию русских писателей»24.
Их общие усилия увенчались успехом, и Бунину, наконец (см. письма Марка Алданова в гл. V.), все же присудили Нобелевскую премию. Это был не только его личный успех, но и триумф всей русской эмиграции, заявившей таким образом себя «русским Зарубежьем». Друг Бунина поэт Дон-Аминадо (о нем см. ниже) писал по этому поводу:
10 ноября 1933 года уже Троцкий писал Бунину:
«Дорогой Иван Алексеевич! Вы себе приблизительно представляете обуявшую нас радость, когда Сергею Борисовичу по телефону сообщили о присуждении Вам Нобелевской премии. Сергей Борисович (имеется в виду Серж де Шессен. – М. У.) впал от радости в неистовство. Бушевал от счастья. <Сейчас> Сергею Борисовичу и мне приходится принимать за Вас поздравления. Поздравляют и шведы, и немцы, и русские. И вообще, кто вас читал, и кто даже не читал <…> Большевики негодуют. Еще бы! Не Горький, а Бунин удостоен премии. Есть от чего приходить в раж! Три года мы ждали этого праздника и, наконец, он пришел! Еще раз от души и искренне Вас поздравляю. Счастлив за Вас, дорогой Иван Алексеевич, и горд за русскую литературу, давшую и нам своего лауреата. Крепко жму руку и до скорого свидания. Ваш И. Троцкий»25.
6 ноября 1933 года в рижской газете «Сегодня» появилась статья И. Троцкого «Присуждением премии Бунина шведская академия искупила грех перед русской литературой», напечатанная 8 ноября 1933 года под другим заголовком также и в главной газете русской эмиграции – парижских «Последних новостях». В ней автор, рассказывая читателям об истории основания шведской Академии и работе Нобелевского комитета, дает подробную характеристику личности его докладчика по славянским литературам А. Карлгрена26, который «долгие годы занимался публицистической деятельностью и возглавлял в течение нескольких лет очень влиятельную в Стокгольме демократическую газету «Dagens Nyheter»27. Его очерки о советской России, которую он исколесил вдоль и поперек, закрепили за ним авторитет непревзойденного аналитика советского быта и создали ему немало врагов в Кремле. Русский язык и русскую литературу Антон Карлгрен прекрасно знает и любит. Русская проза и поэзия им изучены не в переводах, а в подлинниках»28.
Весьма показательным – в контексте представления И. Троцкого как ходатая за интересы русских писателей в изгнании – является, например, такой пассаж из вышеназванной статьи: