Дженни дышала так тяжело, словно кто-то ударил ее под дых.

– И еще дети. О боже, дети. Как мне защитить их, если я не знаю, чего ожидать от себя в следующую секунду? Как я могу быть уверенной, что как следует о них забочусь, если я, я… Я даже не понимала, чего боюсь, ведь если бы я что-то натворила, то узнала бы об этом только потом. От одной мысли об этом меня тошнило. Я почти чувствовала, как извивается значок, как пытается выбраться из ящика. Каждый раз, когда я засовывала руку в карман, я боялась найти там значок.

Напоминание о счастливых временах.

Конор, засевший в своем холодном бетонном пузыре. Его единственная связь с действительностью – яркие безмолвные образы Спейнов, двигающиеся за окнами, а также толстый трос его любви к ним. Он даже не подозревал, что его подарок подействует совсем не так, как ему хотелось, что реакция Дженни будет совсем иной, что его благие намерения обрушат хрупкую конструкцию, позволявшую Дженни хоть как-то держаться на плаву.

– Значит, то, что вы говорили в нашу первую встречу, – что это был обычный вечер, что вы с Пэтом купали детей, что Пэт смешил Джека, играя с Эмминым платьем, – все это неправда.

Бледная, горькая полуулыбка.

– Ах, это… О боже, я и забыла. Просто мне не хотелось, чтобы вы подумали… Это ведь почти правда – раньше мы так и делали, но не сейчас; сейчас я искупала детей, а Пэт остался в гостиной – сказал, что “возлагает большие надежды” на дыру за диваном. Надежды были столь велики, что он даже ужинать с нами не сел – вдруг в дыре произойдет что-то невероятное. Сказал, что не голоден, а потом перекусит сэндвичем. После свадьбы мы часто, лежа в постели, разговаривали о том, какие у нас будут дети, как мы их назовем; Пэт шутил, что мы все непременно будем ужинать за одним столом, каждый вечер, даже когда дети станут противными подростками и возненавидят нас…

Дженни по-прежнему смотрела в потолок и часто моргала, но одна слезинка все же скатилась в мягкие волосы у ее виска.

– И вот теперь Джек стучит вилкой по столу и вопит: “Папа, папа, папа, иди сюда!” – снова и снова, потому что Пэт – в пижаме, ведь он так и не переоделся – сидит в гостиной и пялится на дыру. Эмма заткнула уши и орет на Джека, чтобы тот умолк, а я даже не пытаюсь их угомонить, потому что у меня попросту нет сил. Я всего лишь старалась прожить день, не совершив еще какого-нибудь безумства. Мне просто хотелось спать.

Мы с Ричи в первый раз с фонариками обходим дом, замечаем смятое одеяло – и понимаем, что, когда случилась трагедия, кто-то лежал в постели.

– Значит, вы искупали и уложили детей. А что потом?

– Тоже пошла спать. Я слышала, как Пэт ходит внизу, но не хотела к нему спускаться – выслушивать очередной бред про зверя было бы невыносимо. Я попыталась читать, но не могла сосредоточиться. Мне захотелось поставить перед ящиком, где лежал значок, что-нибудь тяжелое, но я понимала, что это безумная затея. Так что в конце концов я выключила свет и попробовала уснуть.

Дженни остановилась. Никто из нас не хотел, чтобы она продолжала.

– А потом? – все же спросил я.

– Эмма заплакала. Не знаю, в котором часу – я то дремала, то прислушивалась, что Пэт делает внизу, и ждала, когда он придет. Эмме часто снились кошмары, еще с тех пор, как она была совсем крошкой. Я подумала, что у нее просто очередной кошмар, пошла к ней – а она сидит на кровати в полном ужасе, задыхается от рыданий, пытается что-то сказать, но не может. Я села рядом и обняла ее, она цеплялась за меня и так горько плакала. Когда она немного успокоилась, я спросила: “Ягодка, что случилось? Скажи маме, и она все исправит”. А она говорит… – Дженни глубоко вдохнула ртом. – Она говорит: “Мамочка, он в моем шкафу. Он меня утащит”. Я спрашиваю: “Кто в твоем шкафу?” – думала, ей приснился кошмар или, может, в шкафу паук – Эмма ненавидит пауков. Но она ответила… Ответила: “Зверь. Мамочка, это зверь, зверь, он смеется надо мной, скалит зубы…” И снова зарыдала взахлеб. Я говорю: “Нет там никакого зверя, это всего лишь сон”, а она как завоет – пронзительно, жутко, нечеловечески. Я схватила ее, начала трясти – раньше я никогда так не делала. Я боялась, что она разбудит Джека, но дело было не только в этом. Я… – Снова судорожный вздох. – Я боялась, что зверь услышит и нападет на нее. Я понимала, что там никого нет, но все равно – боже, я не могу об этом думать… Нужно было утихомирить Эмму, пока… Слава богу, она перестала выть, но все еще плакала, цеплялась за меня и показывала на свой рюкзак – он лежал на полу рядом с кроватью. Я разобрала только “там, там”, поэтому включила прикроватную лампу и вытряхнула все из рюкзака. Когда Эмма увидела это…

Палец Дженни завис над рисунком.

– Это… Она крикнула: “Он! Мамочка, это он! Он у меня в шкафу!”

Вздохи прекратились, речь Дженни замедлилась, голос стал тише. Теперь густую тишину палаты почти ничто не нарушало.

– Светильник у Эммы маленький, рисунок лежал в тени, так что я разглядела только черное пятно, а посреди пятна – глаза и зубы. “Милая, что это?” – спросила я. Но я уже знала. Эмма сказала… Она чуть-чуть отдышалась, но еще продолжала икать… Она сказала: “Зверь. Зверь, которого хочет поймать папа. Мамочка, прости меня, прости…” Я говорю ей спокойным голосом: “Не глупи, тебе не за что извиняться. Но ведь мы с тобой уже обсудили это животное. Оно ненастоящее, помнишь? Просто у папы такая игра. Он немного запутался, ты же знаешь”. Она выглядела такой несчастной. Эмма – чувствительная девочка, она ужасно терзается, если чего-то не понимает. Она встала в кровати на колени, обняла меня за шею и прошептала мне на ухо, словно боялась, что кто-то ее услышит: “Я его вижу. Уже много дней. Прости, мамочка, я старалась не обращать внимания…” Мне захотелось умереть – растаять, превратиться в лужицу и впитаться в ковер. Я-то думала, что мне удалось их уберечь. Ничего иного я и не хотела. Но эта тварь, этот зверь пробирался повсюду. Он был у Эммы внутри, у нее в голове. Я бы убила его голыми руками, но не могла – потому что он не существовал. Эмма говорит: “Я знаю, я не должна была никому рассказывать, но мисс Кэрри велела нам нарисовать свой дом, и он случайно такой получился… Прости, прости…” Я понимала, что должна увезти детей, но ехать нам было некуда. Зверь вырвался на свободу, от него уже нигде было не спастись. И я ничего не могла поделать, ведь я себе больше не доверяла.

Дженни легко коснулась кончиками пальцев рисунка, словно изумляясь, как этот крошечный листок бумаги изменил целый мир.