– Да. Никаких больше гадких медсестер!
– Никаких больше «Хайль, доктор Менгеле!».
– Никаких больше экспериментов!
– Никаких больше уколов!
– Никаких больше повешений.
– Никаких больше…
Мы соревновались, кто назовет больше вещей, по котором мы
– Можем делать, что хотим! – воскликнула Мириам, всем своим существом выражая удовольствие.
Ее слова заставили меня задуматься. «Можем делать, что хотим».
Я по-прежнему смотрела на празднующих, но я их не видела. Я слышала музыку и песни, но я их не слушала.
Можем делать, что хотим. Делать, что хотим. Мы свободны.
У меня перед глазами встал дом. Я услышала звуки фермы: рубка дров, кудахтанье куриц, мычание коров. Я почувствовала запах спелых фруктов из нашего сада. Не знаю, сколько я так просидела.
Мириам прервала мое видение.
– В чем дело, Ева? – она дернула меня за руку. – Ева! Что такое?
Я повернулась к сестре и, когда мне удалось сосредоточить взгляд на ней, сказала:
– Домой. Я хочу домой.
Мириам вгляделась в мое лицо.
– Хорошо, – сказала она. – Мы свободны. Давай пойдем домой.
Мы собрали наши скудные пожитки и спрятали их под кроватью и в одежде. Мы спали крепко и спокойно, потому что у нас был план – при первой же возможности отправиться домой.
На следующий день советские солдаты собрались вокруг нас. Они попросили нас с Мириам и остальных детей (почти все они были близнецами) надеть полосатую форму заключенных поверх нашей одежды. Поскольку мы были близнецами Менгеле, мы никогда не носили униформу Освенцима. На мне и так было два пальто, потому что стоял мороз. А под пальто и платьем мы с Мириам хранили все наше имущество: еду, плошки, одеяла – то, что здесь было на вес золота.