Глава 6

Одной июльской субботой мне в лаборатории ввели какую-то инфекцию. Этот укол сделали только мне, Мириам – нет. Много лет спустя мы пришли к выводу, что выбрали меня, потому что, согласно нашему поведению, я была сильнее.

Но ничто не могло подготовить меня к тому, насколько плохо мне будет. Ночью у меня сильно поднялась температура. Голова раскалывалась. Кожа была сухая и горячая. Меня так трясло, что спать было невозможно, хотя я ужасно устала. Я разбудила Мириам.

– М-м-мне оч-чень п-п-плохо, – прошептала я сквозь стучащие зубы.

Мириам тут же проснулась и обеспокоенно спросила:

– Что будем делать?

– Н-не зн-н-наю, – ответила я. – Д-давай с-скроем это, сд-д-делаем вид, что м-м-мне н-н-норм-мально.

Утром понедельника, когда мы выстроились на перекличку, меня сильно мутило. Руки и ноги были покрыты красными пятнами и сильно отекли – стали почти в два раза больше. Они так болели, что я боялась, как бы они не взорвались. Меня била дрожь. Солнце немного грело, и я изо всех сил старалась сдерживать дрожь, чтобы медсестры не заметили, что я заболела. Я не хотела в лазарет. Пару раз кто-то в нашем бараке заболевал, и девочку уносили в лазарет. Из лазарета никто не возвращался. Вскоре уводили близняшку больной, и этот ребенок тоже пропадал. Мы предполагали, что обеих близнецов убивали, если кто-то один заболевал. Я не могла допустить, чтобы это произошло с Мириам. Почему она должна умирать, раз болею только я?

Перед самым началом переклички раздался жуткий вопль сирен, предупреждающий: сейчас будут бомбить. Дрожа от радости, я смотрела, как эсэсовцы бежали к убежищу, а над лагерем кружил самолет с американским флагом на крыльях. Я подумала: «Ну и дела – нацисты, главные злодеи мира, разбегаются, как напуганные котята!». Я узнала флаг со звездами и полосами, потому что тетя, папина сестра, жила в Кливленде, штат Огайо, и до войны посылала нам письма и открытки – на которых был американский флаг. Самолет опустился пониже и обвил лагерь кольцом желтого дыма. Мы и тогда прекрасно понимали, что внутри этого кольца бомбы сбрасывать не будут. Появились еще самолеты, а вдалеке раздавались взрывы. Американские самолеты давали нам надежду. Они означали, что скоро прибудет подмога. Что скоро мы станем свободны и вернемся домой – если только мы до этого доживем. Мы хлопали при виде самолета – это были наши счастливые секунды.

Когда мы в следующий раз оказались в лаборатории, врачи не стали меня осматривать. Мой номер назвали и измерили мне температуру. Я знала – дело плохо. Две медсестры тут же посадили меня в какую-то машину и увезли. Мне даже не дали увидеть Мириам напоследок. Впервые за все время в лагере нас разлучили. Пока мы были вместе, компания одного, но такого близкого человека спасала от угнетающего чувства одиночества.

Медсестры отвезли меня в лазарет, здание № 21, грязный барак неподалеку от газовых камер и дымовых труб. Воздух был пропитан запахом гнили. На трехъярусных кроватях лежали полумертвые люди. Бесконечные ряды медленно умирающих людей. Все взрослые. Когда я проходила мимо, они тянули ко мне костлявые руки:

– Пожалуйста!

– Воды! Воды!

– Еды, прошу, дайте хоть что-нибудь!

– Помогите!

Все они плакали, не имея сил двигаться. Казалось, ко мне тянулось больше рук, чем там было людей. Помню, как читала о долине смерти в Библии; лазарет напомнил мне об этой долине. Это было самое страшное место, в котором я когда-либо бывала.

Меня отвели в палату, где были две девочки – Вера и Тамара. У каждой в лагере была сестра-близнец. У них была ветрянка, так что чувствовали они себя не так плохо. Палата была очень маленькой, но нас в ней было всего трое – еще одна привилегия близнецов.

Настало время ужина. Никто не принес еды.

– Почему нас не кормят? – спросила я. – Обычно ведь нам приносят хлеб.

Вера ответила: