Я наконец смогла вернуться к сестре. Когда мы снова оказались вместе, я почувствовала, что вскоре поправлюсь. Но ее внешний вид меня поразил. Ее глаза казались пустыми, она просто сидела и смотрела в пространство, выглядела очень слабой, безжизненной.
– В чем дело? – спросила я. – Что случилось? Что они с тобой сделали?
– Ничего, – ответила она. – Не спрашивай меня, Ева, я не хочу об этом говорить.
Я знала, что наша разлука сильно ударила по Мириам. Она понимала, что я могу не вернуться; мысль о том, что она останется одна, лишила ее всякой надежды. Она стала тем, кого в лагере называли
В первые две недели моего отсутствия Мириам не водили в лабораторию. Ее держали в изоляторе под круглосуточной охраной эсэсовцев. Сначала Мириам не знала, что со мной происходит, но потом, видимо, почувствовала, что они чего-то ждут. Когда стало ясно, что я не умру, как ожидал Менгеле, Мириам отвели в лабораторию и сделали инъекцию, после чего она заболела. Цель инъекций была подавить развитие почек, чтобы они навсегда остались размером, как у десятилетнего ребенка. Мы так и не узнали в чем была цель эксперимента над Мириам.
Но я узнала, что по плану Менгеле я должна была умереть от той инъекции. Доктор Миклош Нисли, еврейский пленник и врач-патолог, опубликовал свидетельства о том, как Менгеле приказывал патологам проводить вскрытия трупов близнецов, которые умерли с разницей в несколько часов, ведь это было уникальной возможностью оценить воздействие заболевания, сравнив практически идентичные здоровый и зараженный организмы. Если бы я умерла в лазарете, Мириам тут же отвели бы в лабораторию и убили уколом хлороформа в сердце. Одновременные вскрытия трупов помогли бы сравнить мои больные органы с ее здоровыми. Если органы представляли какой-то научный интерес, Менгеле изучал их самостоятельно и отправлял в Антропологический институт в Берлин-Далеме; на таких посылках значилось: «Военный материал – первой необходимости».
Но я, десятилетняя девочка, победила Менгеле, помешав его эксперименту. И теперь я должна была помочь сестре поправиться. Я не могла ее потерять. Вот и все. Как это сделать – уже другой вопрос.
Глава 7
Мы никогда не знали, что будет завтра в Аушвице-Биркенау. Каждый день надо было бороться за выживание. Мириам была очень больна, и мучала ее не только дизентерия. Хотя дизентерией страдали все, я в том числе, Мириам потеряла волю к жизни. Я должна была как-то ей помочь. Отчасти она так страдала из-за инъекций, которые ей сделали в мое отсутствие.
В лагере поговаривали, что картошка придает сил и помогает избавиться от дизентерии. Пленные в Освенциме «организовывали» все, что хоть как-то могло помочь выжить. Для нас, заключенных, «организовать» что-то было маленькой победой. Проблема была в том, что я никогда в жизни ничего не крала, кроме одной чашки.
Как-то раз по дороге в душ, куда мы маршировали рядами по пять, как обычно, мы прошли мимо горы посуды. Я выбилась из своего места в середине строя. Подпрыгнула, схватила кружку, спрятала ее в верх платья и быстро вернулась на место, будто ничего и не произошло. Если сопровождающий нас эсэсовец это и заметил, он ничего не сказал.
Были слухи, что всех, замеченных в воровстве, повесят – как и тех, кто попытается сбежать. Нацисты заставляли нас смотреть на повешения, смотреть внимательно – вот что будет с нами, если мы попытаемся сбежать или что-то украдем. Помню, как думала: «Ну да, здесь ведь не жизнь, а сказка. Какой дурак захочет отсюда сбежать?». Я поставила себе цель – во что бы то ни стало раздобыть картошку, чтобы помочь Мириам скорее поправиться. Я не знала, что со мной будет, если я наберусь храбрости и украду картошку, но кроме смерти меня ничто не ждало. Деревянная виселица, где некоторые пленники заканчивали свою жизнь, находилась перед зданием № 11. Даже если мне было суждено оказаться на виселице, я была готова рискнуть – ради Мириам. Я не могла дать ей умереть.
Другие близнецы из нашего барака готовили картошку по ночам, я спросила у них, где могу достать картошку. Они ответили, что картошка хранится на кухне, поэтому я вызвалась волонтером – помогать носить еду. Так я стала на пару с другой девочкой таскать суп в огромном котле, размером со столитровый мусорный контейнер, из кухни на краю лагеря в наши бараки. Путь занимал двадцать минут, с тяжелым котлом – еще дольше. Когда я вызвалась в первый раз, меня не выбрали. На следующий день я снова вызвалась нести суп (если можно так назвать ту жидкость с редкими кусочками картошки) и меня выбрали в паре с другой девочкой из барака.
Как только я оказалась на кухне, сразу заметила длинный металлический стол с кастрюлями и сковородками. Под столом лежало два мешка с картошкой. Я помедлила. Если меня поймают, я умру, но если я не попытаюсь, умрет Мириам.
Я наклонилась и огляделась проверить, не видит ли кто меня. Казалось, сердце колотится у меня прямо в ушах. Я запустила руку в мешок и вытащила две картофелины. Кто-то схватил меня за голову и поднял на ноги. Это была работающая в кухне женщина, тоже пленница, полная, с обмотанной шарфом головой.
– Ты что делаешь! – крикнула она.
– Ничего, мадам, – я округлила глаза с деланной невинностью.
– Воровать очень плохо. Положи на место.
Я кинула картофелины обратно в мешок. Я была уверена, что меня тут же потащат на виселицу, но этого не произошло. Я чуть не рассмеялась от облегчения, когда поняла, что слова этой женщины были моим единственным наказанием. Я поняла, что еще одна привилегия близнецов заключалась в том, что никто не навредит нам, пока Менгеле того не захочет. Мы нужны ему, чтобы проводить эксперименты.
Но я все равно боялась, что женщина расскажет о моем преступлении надзирательнице, и мне больше никогда не разрешат носить еду. Но на следующий день я снова вызвалась, и меня снова выбрали.