Причиной холодности царя было простое человеческое чувство зависти, которое он испытывал по отношению к Хворостинину, несмотря на то, что социальный статус князя был несоизмеримо более низкий, чем у него. Народ знал, кто разбил полчища захватчиков и останавливал героев битвы прямо на улице, благодарил, кто как умел, ставил свечи перед иконами и заказывал сорокоусты «о здравии» во храмах в их честь.
Такого народного почитания Ивану Васильевичу приходилось добиваться посредством устройства торжественных церемоний во дворце, использования дорогих одежд, раздачей наград. Полки под его прямым руководством побед давно не одерживали.
Царь не был святым и, как каждого смертного, его часто обуревали страсти: гнев, гордость, тщеславие, уныние. Сейчас это была зависть. Именно она была причиной царской холодности в общении с молодым воеводой.
Однако Хворостинин был нужен ему для того, чтобы решать важные государственные проблемы и поэтому царь вызвал воеводу к себе, тем более что вчерашняя демонстрация возможностей гуляй-города и белых русских рейтар поразили его.
– Государь, возвращаю стяг, что ты давал мне перед тем, как отправить в Смоленск, – так же холодно ответил ему Хворостинин, сразу почувствовавший перемену в отношении к нему царя. – Стяг твой развивался над войском в решающей битве и под ним мы одержали победу над ворогом.
Князь поцеловал свернутый стяг, который держал все это время прижатым левой рукой к груди и протянул его царю.
Иван Васильевич принял стяг, развернул его и стал рассматривать, будто видел впервые. Он хорошо разбирался в значении символов в жизни людей и хотел все связанное с ними познать самостоятельно и доподлинно.
– Ни одна стрела не пронзила полотнище во время сражения, – с радостью заметил он. – Это хорошая примета. Наш стяг и дальше будет развиваться над русским воинством во время всех важных битв и воодушевлять его на победы.
Царь бережно свернул полотнище и положил его обратно в тот же сундук, из которого когда-то доставал.
– Кстати, Дмитрий Иванович, что там произошло с отрядом опричников в последнем сражении? Слышал, что чуть ли не все погибли по вине Воротынского, назначившего им неудачного командира.
– Это не так, царь. Я рекомендовал Воротынскому своего доверенного человека – опричника Михаила Черного. Он имел большой опыт сражений с татарами. А погибла большая часть отряда по вине дворянина Ивана Поливанова, который хотел стать над всеми опричниками начальником. Однако у него опыта боевого не было и его оставили только сотником.
В решающей битве Поливанов, ослушавшись приказа Черного, безрассудно увлек за собой всех опричников в атаку на тяжеловооруженную гвардию Девлет-Гирея. Многие погибли, включая Черного, пытавшегося увести подчиненных из-под удара татарской гвардии. А сам инициатор атаки трусливо бежал с поля боя.
– Продолжаешь защищать Воротынского, хотя он тебя обделил при распределении наград? – спросил с чуть заметной иронией царь.
– Мне, Иван Васильевич, достаточно того, что Господь Бог знает о том, как я воевал. Не из-за наград я на поле сражение выходил и не мне мерить мои заслуги.
– Знаю я, Дмитрий Иванович, про это, знаю. За это и люблю тебя. Схожи мы с тобой в этом. Коли было бы таких, как я да ты, побольше, то многое можно было бы сотворить.
Царь начал оттаивать душой. Он опять полез в свой сундук, достал оттуда золотой султаний из тех, что прислал ему Хворостинин в Александровскую слободу в кожаных турецких мешках и вручил князю со следующими словами:
– «Вот моя награда за подвиг, который совершил ты, как на поле боя, так и перед ним, придумав соорудить гуляй-город и научив своих кавалеристов новой тактике ведения боя. А также за то, что на трофейное золото не польстился, а все отдал в казну. В той казне, что ты мне прислал было почти двадцать тысяч золотых. Вот тебе один из них, но он стоит больше, чем все остальные. Это награда тебе не только от меня, но и от всего народа русского.
Царь, заметив, что Хворостинин все время исподтишка разглядывает его дорогое облачение, пояснил:
– Это я к встрече с заморскими гостями приготовился.
Удивление с лица Хворостинина не сходило. Поэтому, решив, что его объяснение звучит слишком легковесно, царь стал пояснять уже официальным тоном, похоже, отрабатывал грядущее выступление перед заморскими гостями: