Сдавив плечо Федора горячими чугунными пальцами, в затылок прерывисто дышал Степан.
— Ты куда? — спросил он Женьку, на миг оторвав взгляд от иллюминатора.
Бабкин скакал на одной ноге, натягивая на другую сапог.
— На именины! Мать твою... этот сапог!
И вдруг все смолкло. Странная плотная тишина заполнила уши, будто водой их налили.
Только два голубых луча еще долго и судорожно шарили по небу, да раз протянулась в черный зенит запоздалая тлеющая трасса.
И вновь стал слышен скрип кранцев, плеск волны за бортом.
Степан жадно курил, пуская дым в открытую дверку железной печки. Огонек то вспыхивал, озаряя черные рябинки, то гас, и лицо Степана становилось расплывчатым пятном.
Долго не спали ребята.
Уставившись в темень, вздрагивали от случайных звуков. Вот тебе и мирная жизнь! Нет, все же это и вправду прифронтовая полоса.
Под утро забылись коротким настороженным сном.
Утром сизо дымился залив, ртутно поблескивала в разрывах тумана вода. Сквозь зыбкую пелену выступали рубки стоящих у причала катеров, а дальше, на рейде, смутно вырисовывался силуэт какого-то боевого корабля: не то эсминца, не то линкора.
Глухо пробили корабельные склянки.
Шуршала на воде ледяная крошка. У борта серебрилась узкая лента ледового припая.
Поеживаясь от знобкой свежести, Федор стоял на палубе и вдруг в разрыве седой пелены увидел, что далеко в небе идет воздушный бой. Федор замер. Опять!..
Самолеты, как сумасшедшие, носились друг за друга, сшибались, вертелись, то припадая, то возникая. Слышался глухой ровный стук пулеметов.
— Опять бой! — ошалело крикнул Федор в кубрик.
Толкаясь и застревая в дверях, ребята вывалили на палубу. Уставились, куда показал Федор.
— Черт! Часто, однако... — побледнел Женька.
Однотонный ровный звук пулеметов стал еще явственнее. Которые же самолеты наши? Не разобрать.