Нигде больше в мире рыночная экономика не была под запретом так долго, как в Советском Союзе. Даже новым богатым китайцам есть у кого позаимствовать традиции преемственности – в соседнем Гонконге и на Тайване, а также у огромной китайской диаспоры, существующей во многих странах Юго-Восточной Азии.

В отличие от Китая, где переход к либерализации рынка происходил постепенно с конца 1970-х годов, капиталистические реформы в России в начале 1990-х годов были осуществлены резко и стремительно. Таким образом почти все российские миллиардеры и мультимиллионеры первого поколения столкнутся с проблемой передачи наследства одновременно. Масштабы этого проекта кажутся пугающими даже для его непосредственных участников.

Отсутствие семейной истории – одна из причин, по которой дети не спешат продолжать бизнес отцов. Другая причина – сомнительное происхождение богатства в мутные 1990-е годы. Тем, кто хочет основать династию, приходится учитывать риски, связанные с неустойчивым верховенством закона, уязвимой экономикой и необходимостью знакомить своих наследников с внутренними кругами и, возможно, теневыми деловыми практиками. В результате для многих богатых русских будет достаточно обеспечить своим потомкам комфортную роскошную жизнь, даже если это, скорее всего, лишит их надежды на то, чтобы основать династию.

По этим причинам всего треть респондентов в исследовании, проведенном Школой управления Сколково, рассматривала возможность передачи своего бизнеса кому-то из детей, а 55 % сомневались, что их нынешний бизнес заложит основу для семейной династии[320].

Российские СМИ любят писать об отсутствии предпринимательского духа у детей российских богачей. Они утверждают, что те слишком избалованы и самоуспокоены, что они предпочитают идти по пути наименьшего сопротивления, в частности полагаясь на кумовство, поэтому работают преимущественно либо в компаниях своих родителей, либо в компаниях их друзей[321]. Но мои интервью с молодыми респондентами показали, что это не всегда так. 24-летний Андрей, хотя и сделал оговорку, что, возможно, является исключением, сообщил мне, что испытывает затруднения с обоснованием своего привилегированного положения:

Вряд ли кто-то еще подвержен таким глубоким сомнениям, как Андрей, но многие придерживаются того убеждения, что должны упорно работать, чтобы быть достойными детьми богатых родителей. Юлия, например, прекрасно это понимая, постаралась подчеркнуть свой серьезный деловой настрой. Со своими длинными волнистыми каштановыми волосами, высокими скулами и стройной фигурой, которую подчеркивали невероятные каблуки, моя собеседница выглядела так, будто только что сошла с подиума. Я была очень рада, когда мы с Юлией наконец-то уселись за столиком на верхней террасе Музея американского искусства Уитни (у меня заболела шея от необходимости все время смотреть снизу вверх). Не меньше я обрадовалась, когда она наконец-то перешла от разговоров об искусстве (ей нравится современное искусство, хотя она и не одержима им) к разговору о своей жизни.

Для молодой женщины немногим за двадцать ее резюме впечатляет. На ее счету целый ряд проектов во многих областях: технологии, финансы, государственный сектор, СМИ, мода и искусство. За несколько дней до нашей встречи она получила диплом об окончании магистратуры одного из университетов на Восточном побережье. Теперь она собирается вернуться в Москву, чтобы занять место в руководстве крупной государственной компании. Отец Юлии – миллиардер с отличными связями в Кремле, что очень полезно, учитывая его разнообразный инвестиционный портфель. Хотя управленческая должность, которую она собирается занять, – большой шаг в карьере для ее возраста, Юлия хочет пойти по стопам отца и начать собственный бизнес. Ее самооценка построена на том, что она должна достичь всего своими силами, а не благодаря привилегированному положению:

И все же благодаря семье Юлии никогда не приходилось работать в сфере финансов, аналитиком или консультантом, как многим ее товарищам по университету. Она очень рада, что избежала этого, поскольку это только отняло бы у нее время. Кроме того, Юлия извлекла огромную пользу из социальных связей отца. Она признает это, вспоминая, сколько интересных разговоров ей доводилось слышать, когда родители приглашали в дом гостей. Но, когда речь заходит о ее успехах, эти аспекты жизни странным образом исчезают из ее поля зрения, и она оказывается искренне убеждена, что добилась всего исключительно благодаря внутренней силе, дисциплине и целеустремленности[322].

Другая респондентка, Ольга, рыжеволосая девушка в сандалиях, изумрудных брюках и винно-красной тунике, не так амбициозна: «Я обожаю свою маму. Хочу стать такой же, как она, в смысле внутреннего стержня. Хочу быть столь же свободной и независимой. И хочу сделать успешную карьеру». Она выдержала небольшую паузу. «Но я понимаю, что никогда не достигну такого же успеха, как она. В этом мне с ней не сравниться». Денис сказал почти то же самое. Для него очень важно стать успешным: «Самое главное – добиться чего-то самому». Но он трезво оценивает свои шансы: «Я знаю, что никогда не достигну уровня своего отца. Сегодня это невозможно. Но все же хочется чего-то добиться самостоятельно, не только в плане карьеры и денег, но и в смысле независимости».

Действительно, 1990-е годы с их беспрецедентными возможностями быстрого накопления богатства вряд ли когда-нибудь повторятся. Более того, буржуазные родители сами устали зарабатывать деньги и теперь пытаются наполнить жизнь новыми смыслами. Они не только обращаются к филантропии, но и поощряют своих детей выбирать профессии, связанные с миром культуры и искусства или с интеллектуальной деятельностью, а не бизнесом. Однако совместить две задачи – передать детям материальные блага и привить им желательный культурный капитал – по-прежнему сложно.