Столкнувшись с такой реакцией Сергея, я с опаской задавала вопросы о благотворительной деятельности другим респондентам. Большинство из них согласились поговорить об этом, но сперва каждый счел необходимым предупредить меня, что предлагаемая тема очень личная. «Мы ни с кем не обсуждаем свои благотворительные проекты. Никогда!» – сказал миллиардер Давид Якобашвили. Миллиардер Аркадий согласился с ним: «Мы ни с кем не говорим об этом, даже с друзьями». Жена Аркадия, Лариса, казалось, вообще была поражена моим вопросом: «Знаете, вы первая, кто спрашивает об этом. Честно говоря, никто никогда меня об этом не спрашивал. У нас как-то не принято об этом говорить». Некоторые респонденты занимали одновременно и атакующую, и оборонительную позицию. «Я не собираюсь кричать о своей благотворительности на всех углах, – нахмурился бизнесмен Вадим Мошкович. – Я не прошу денег. Я делаю все сам». Затем он, казалось, немного смягчился: «Что мне скрывать? Я же не торгую наркотиками, в конце концов?» Но в итоге закрыл тему, заключив вызывающим тоном: «Я не считаю, что обязан служить примером для других».
Я была сбита с толку таким отношением, пока не поняла, что императив личной скромности складывается в противовес подходу, в рамках которого различные звезды и знаменитости громко рекламируют свое участие в благотворительной деятельности. Филантропические организации стремятся использовать известных людей, чтобы привлечь внимание к своей работе и тем самым увеличить поток пожертвований. Валентина, дочь высокопоставленного государственного чиновника, сама занимается благотворительностью. Сидя за столиком в кафе рядом с Третьяковской галереей, она разъяснила мне «разделение труда» между разными группами элит: «Рекламировать свою благотворительную помощь считается неэтичным. Об этом лучше вообще не говорить». Но знаменитостям разрешено это делать: «Они, наоборот, должны публично поддерживать благотворительные акции». Другими словами, традиция скромности и стремления держаться в тени соседствует с профессиональной PR-машиной, которая поддерживается славой знаменитостей, а также PR-усилиями некоторых крупных фондов, созданных известными олигархами.
Из моих респондентов только 60-летний нефтяной бизнесмен Иван бросил вызов культурному императиву, требующему демонстрировать скромность. Мы сидели в среднеазиатском ресторане в одной из кабинок, визуально и акустически изолированных от остального зала массивными панелями из темного дерева, и официанты без устали приносили нам всё новые блюда. Иван живет в Сургуте и не входит в тесный круг московской элиты. Возможно, поэтому он не придерживается принятого в столице негласного правила конфиденциальности. Без всякого стеснения он похвастался передо мной своими благотворительными проектами в родном городе, где, по его словам, он «известная личность». В Иване все было большим и могучим, включая густой бас. «Я принял присягу самого древнего религиозного ордена в мире, ордена Святого Константина, великого основателя православия», – сообщил он. И добавил со смехом, от которого затрясся его большой живот: «Нет, я не скромный человек. Есть вещи, о которых я рассказываю всем с большим удовольствием. Я люблю говорить об этом».
Несмотря на неофициальное правило не хвастаться о благотворительной деятельности, вовлеченность в нее способствует укреплению легитимности состоятельных филантропов, даже если те не нарушают табу на ее рекламирование. Ключевую роль в этом играют неформальные сети, которые в России отличаются особой плотностью и мощными информационными каналами. Участие в них друзей из числа знаменитостей гарантирует, что о вашей филантропической активности в итоге узнают все, а благодаря вашей скромности уважения будет еще больше. Подтверждая запретный характер темы («Об этом никто сильно не распространяется, такое не принято»), миллиардер Виктор объяснил мне, как просто работает эта система: каждый спонсорский проект опирается на связи и обсуждения между «важными» людьми, и благодаря этим связям и разговорам информация распространяется внутри соответствующих кругов сама собой.
Таким образом, филантропия помогает богатым русским создавать неформальные сети, а игра по правилам способствует налаживанию отношений между буржуазией и властью. Андрей Коркунов намекнул мне на преимущества участия в добрых делах: «Как и в Советском Союзе, сегодня в России социальная и общественная работа необходимы для создания определенных административных сетей и ресурсов. Не могу представить себя безо всех этих социальных обременений». В России именно неформальные сети, основанные на личных доверительных отношениях, определяют, кто кому помогает и кому разрешено давать, а кому – получать. Такие неформальные сети во многом играют ту же роль, что и институционализированные сети на Западе, фиксируя, кто к каким элитным кругам принадлежит. Это вполне согласуется с теорией Марселя Мосса, которая утверждает, что дарение и обмен вкладами между донорами создают особую атмосферу взаимозависимости[274].
Параллельно с этим появились и формально структурированные организации. В 1999 году Владимир Потанин основал первый частный фонд, названный его именем. С тех пор количество таких частных фондов неуклонно росло. По состоянию на 2013 год в России их насчитывалось около 70, многие из которых существовали на пожертвования своих учредителей (Coutts 2014). Эти частные организации были созданы параллельно с корпоративными, и некоторые филантропы занимаются личной благотворительностью через собственный бизнес. Большинство из них хотят иметь полный контроль над своей филантропической деятельностью, и это одна из причин, по которой многие фонды реализуют проекты напрямую, а не выделяют гранты организациям-посредникам, таким как НПО.
Развитие гражданского общества
Александр Светаков, основатель и председатель совета директоров «Группы компаний „Абсолют“», по его словам, жертвовал на благотворительность «с самого начала», как только у него появились деньги, но делал это хаотично и бессистемно, не заботясь о том, чтобы привлекать к этому других. «Сейчас я думаю, что это был ошибочный подход. Теперь я пытаюсь изменить отношение людей, завоевать их поддержку. Речь идет не о деньгах, а о времени и энергии». Как и многие другие, Светаков считает необходимым развивать в стране гражданское общество: «Это должно начинаться с детского сада. Очень сложно изменить людей, если не говорить об этом с раннего детства. В Америке и Великобритании детей с малых лет привлекают к участию в благотворительности».
Ирина Седых работает в этом направлении уже несколько лет: «Мы хотим помочь людям объединиться, побудить их принимать участие в жизни других людей. Это путь к развитию гражданского общества»[275]. Созданный ее мужем благотворительный фонд «ОМК-Участие» работает на основе открытого «добровольного участия» в оказании помощи детям с ограниченными возможностями. «Количество волонтеров – важный показатель успеха… С каждым годом у нас становится все больше волонтеров, и теперь их так много, что мы даже не в состоянии задействовать всех», – с гордой улыбкой сказала Седых.
Учредители благотворительной организации «Линия жизни» придерживаются другого подхода, укрепляя гражданское общество по-своему. В отличие от Седых и Светакова, которые стремятся вовлечь людей в волонтерство, они стараются приучить людей делать пожертвования – в данном случае идущие на оплату хирургических операций и другого дорогостоящего лечения для тяжелобольных детей. Будучи очень богатыми людьми, основатели фонда предпочитают тем не менее не оплачивать операции из своих карманов, а организовывать сбор средств «всем миром», видя свою главную цель в том, чтобы со временем сформировать в России «социальный институт благотворительности». По их словам, занятия благотворительностью должны стать потребностью и «повседневным делом» для всех россиян. Как бы высокопарно ни звучали подобные заявления, проект оказался успешным. Первые три года основные пожертвования делали акционеры «Альфа-Банка», но теперь они оплачивают только административные расходы: вся помощь тяжелобольным детям покрывается за счет собранных средств. Олег Сысуев, один из основателей фонда, доволен тем, как развивается его деятельность: «У нас много партнеров из числа состоятельных людей. Но, что самое замечательное, растет число и мелких доноров. Нам просто доверяют – и отправляют деньги».
Фонд «Линия жизни» позиционирует себя как инициативу, «спонсируемую людьми». Это означает, что, помимо обучения рядовых граждан тому, как стать активистами гражданского общества, у него есть еще одна, совершенно другая цель – способствовать «реабилитации частной собственности в России». «В нашей стране сложное отношение к богатым людям, – объяснил мне Олег Сысуев. – Все еще широко распространено мнение, что большие деньги – всегда ворованные». Именно поэтому «Альфа-Банк» много лет держал в тайне свою причастность к этой благотворительной организации. «Как мы считали, если станет известно, что „Линия жизни“ связана с „Альфой“, гораздо меньше людей захотят сделать пожертвования», – сказал Сысуев.
Петр Авен считает, что помимо двух вышеуказанных целей у филантропии есть еще одна: «Там, где развивается капитализм, всегда будет развиваться и частная филантропия». Со временем частные деньги превратятся в главный двигатель научных исследований и новаторских разработок, вытеснив государственные вложения. Авен вторит филантропам-капиталистам наподобие Билла Гейтса, которые подходят к своей благотворительной деятельности как к бизнесу[276]: «Медицина, культура – все это в конечном итоге будет финансироваться за счет частных средств».
Эти цели – развитие гражданского общества и реабилитация частной собственности – являются специфическими для России, как и характер российской филантропии, которая почти всецело, от крупных филантропов и благотворительных инициатив до мелких доноров и волонтерской деятельности, ориентирована на внутренние российские проблемы. Авторы отчета «Миллион на благо» за 2014 год, подготовленного агентством Coutts, с удивлением отметили, что в 2013 году лишь девять российских пожертвований на сумму свыше миллиона долларов были переданы организациям, работающим за пределами России[277]. Во многом это касается и благотворительности в области искусства. Несмотря на весь свой космополитизм, российские меценаты руководствуются патриотическим долгом. Арт-дилер Анатолий объяснил мне, что сегодняшнюю сферу коллекционирования произведений искусства в России можно уподобить таковой в США конца XIX века, когда американские коллекционеры стремились своими приобретениями стимулировать патриотический дух.
Религиозная благотворительность
Русское православное христианство зародилось в Византии, которая в свое время переняла у древних Афин традицию благотворительности как этически значимой обязанности состоятельных людей. В византийском обществе нищих и убогих считали божьими посланниками, невиновными в своих лишениях и страданиях. Бедность рассматривалась как неизбежный элемент мироустройства, а пожертвования – как способ, позволяющий богатым очистить от грехов свою душу и достичь спасения. Эта традиция обычно противопоставляется холодной практичности, рациональности и утилитаризму, которые приписывают западному сознанию и особенно протестантской модели, согласно которой богатые должны систематически поддерживать бедных, чтобы те в конце концов начали обеспечивать себя сами и перестали нуждаться в благотворительной помощи[278].
Еще в конце 1990-х годов Наталья Динелло пришла к выводу, что русские выбрали филантропию патерналистского типа, которой якобы присуще больше доброты и истинного смирения, чем утилитарным западным моделям. Эту же точку зрения в той или иной форме выражали многие мои респонденты. «Как только благотворительность приобретает рациональный характер, она перестает быть благотворительностью», – настаивал политик и бизнесмен Сергей.
Некоторые богатые русские рассматривают благотворительность как способ искупить грехи и «войти в рай». Бизнесмен-нефтяник Иван из Сургута не стеснялся это признавать: «Когда творишь добрые дела, расплачиваешься с самим Богом. Ты платишь Богу по счетам, потому что понимаешь, что живешь не так, как должно, и это тебя мучает. Я этого не отрицаю». Он нашел простое решение: «Поэтому я плачу́». Церковь извлекает из таких мук совести большую выгоду. «В 1990-е годы многие бизнесмены и чиновники использовали не совсем христианские методы, чтобы разбогатеть. Теперь многие хотят смыть свои прегрешения, помогая церкви, – сказал Олег Сысуев. – Я знаю, сколько грязных денег тогда было пожертвовано, особенно на строительство церквей». Так поступают не только христиане. Среди финансовых доноров Русской православной церкви немало атеистов, есть даже евреи и мусульмане. «Просто люди настолько примитивно представляют свой религиозный долг», – подытожил Сысуев с некоторым презрением к согражданам.
Некоторые из евреев-филантропов, с которыми я общалась, утверждали, что религия имеет для них либо второстепенное, либо вообще ничтожное значение. Несмотря на то что еврейство составляет важную часть его идентичности, мультимиллиардер Петр Авен подчеркнул, что «совсем не религиозен, ни в малейшей степени, совершенно никак». Ирине Прохоровой не понравилось высказанное мной мнение о влиянии религии на сегодняшнюю филантропию: «У Макса Вебера слишком узкий взгляд». Ее отец был русским из Осетии, мать – еврейкой из Беларуси, но она считает своих родителей негласными протестантами, поскольку присущие им ценности, трудовая этика и дисциплина – типичные для советской интеллигенции в целом, – очень походили на протестантские.
Независимо от того, в каких отношениях с религией находится Прохорова, ее структурированный и продуманный взгляд на благотворительность кардинально отличается от спорадического милосердия, характерного для Русской православной церкви. Мое исследование показало, что еврейским бизнесменам свойственна более глубокая приверженность благотворительности и более упорядоченный подход к ней, чем их православным коллегам. В иудаизме помощь бедным рассматривается как акт справедливости и праведности, а не просто как великодушие и щедрость, распространяемые на пассивных получателей. Еврейская благотворительность традиционно основана на осознании того, что мир несовершенен и полон проблем, а обязанность каждого человека – стремиться это исправить. Другими словами, филантропия – долг, а не то, чем можно заниматься по желанию. Именно такое чувство долга звучало в словах Ильи Сегаловича: «Я убежден, что, если у вас есть возможность изменить к лучшему или хотя бы поддержать в нормальном состоянии что-то вокруг себя, вы должны это сделать». Те же мотивы слышны и в словах миллиардера Аркадия, также еврея по происхождению: «Вы должны поддерживать тех, кто нуждается в поддержке. Это аксиома. Если вы можете, вы должны помогать. Так устроен мир». Эти заявления показывают глубокую разницу между представлениями о благотворительности среди опрошенных мною евреев и среди русских, считающих, что благотворительность должна идти от сердца, а не от ума.
Русский банкир Олег Сысуев (назвавший себя нерелигиозным человеком) согласился с моим мнением о том, что еврейская благотворительность более организованна и структурированна. «Линия жизни», которую он поддерживает, изначально была детищем еврейского олигарха Михаила Фридмана: «Миша взял принципы успешного бизнеса и применил их к благотворительности: бизнес-технологии, эффективное управление, четкость задач, аудит и контроль». Но Сысуев признал, что у такого подхода есть слабая сторона: «Нам не хватает эмоциональной мотивации, которая исходит из души. Хотя, возможно, это и хорошо. Мы не даем денег, если не можем их контролировать от начала и до конца». Что касается еврейского аспекта в подходе Фридмана и «Линии жизни» в целом, то Сысуев сказал, что здесь «более важен деловой опыт, а не еврейство». И добавил после небольшой паузы: «Опять же, крупный бизнес в России – это в основном евреи».