Татьяна едва притронулась к жареной рыбе, когда заметила в зале друзей и пошла с ними поздороваться. За столик она вернулась вместе с 49-летней Светланой, своей соседкой. Поскольку та была одета в спортивный костюм, я наивно предположила, что после ресторана она собирается пойти в спортзал. Но, как выяснилось, утром она завтракала с дочерью и оделась так, чтобы соответствовать ее «хипстерскому» виду. Усевшись на место Татьяны и узнав, кто я такая, Светлана принялась рассказывать историю своей семьи. Она также притязала на благородную кровь, доставшуюся ей от прабабки-аристократки, которая, впрочем, тоже вышла замуж за большевика. Но, в отличие от прабабки Татьяны, родственница Светланы сделала это уже после революции 1917 года, и ее избранником был представитель новой советской элиты.
Светлана объяснила поступок своей прабабки прагматическими мотивами: «У нее было два сына от первого мужа, генерала, имени которого сейчас никто не помнит». В 1920 году, когда большевики начали громить Белую армию и стало очевидно, что они победят в Гражданской войне, прабабка Светланы поняла, что для нее дело может закончиться плохо.
Благодаря этому браку прабабка Светланы смогла беспрепятственно интегрироваться в советское общество и избежать репрессий из-за своего аристократического происхождения и предыдущего брака с белогвардейским генералом. Таким образом, это замужество фактически подняло ее по социальной лестнице в новом обществе. «Как видите, она выбрала непростого человека», – с гордостью сказала Светлана. Действительно, высокий социальный статус кремлевского коменданта положительно отразился на последующих поколениях семьи. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что члены семейства похоронены на Новодевичьем кладбище – в самом престижном некрополе Москвы, где погребены такие знаменитые люди, как писатели Антон Чехов, Николай Гоголь и Михаил Булгаков, режиссер Сергей Эйзенштейн, композиторы Сергей Прокофьев и Дмитрий Шостакович, генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев. «Там похоронен и Ельцин. Там лежат все наши родственники», – сказала Светлана.
Я слышала от своих респондентов много похожих историй о том, как их высокородные родственницы завоевывали своей красотой сердца высокопоставленных представителей новой советской власти и выходили за них замуж, чтобы «развестись» со своим прошлым. Политик Дмитрий рассказал о своей бабке-аристократке, которая вышла замуж за офицера-чекиста, чтобы избежать репрессий со стороны той самой тайной полиции, где он работал. У бизнесмена Арсения похожая семейная история: «Бабушка уверяла меня, что любила деда по-настоящему. Он был офицером НКВД, поэтому смог ее спасти».
На примере семьи Светланы наглядно видно, насколько важны были те долгоиграющие ресурсы, которыми обладали дореволюционные привилегированные слои. Хотя после революции 1917 года их семьи лишились своих прежних социальных и экономических активов, культурный капитал им удалось сохранить. Именно концентрация культуры, которая до 1917 года взращивалась в среде аристократии, интеллигенции, купечества и духовенства, превратилась потом в их главную силу. Старшие члены семьи передавали свои знания и культуру следующему поколению, которое пользовалось неизмеримым преимуществом благодаря воспитанию в домашней атмосфере, где поощрялись широкая эрудиция, знание искусств, владение иностранными языками, развитие талантов, правильной речи и хороших манер. Эти унаследованные ими культурные ресурсы, надлежащим образом адаптированные к советскому строю и требованиям советского рынка труда, позволяли выходцам из таких семей делать впечатляющую профессиональную или управленческую карьеру. Зачастую культурный капитал жены обеспечивал высокий уровень развития детей, тогда как высокое положение мужа открывало для них карьерные возможности[247].
С 1928 по 1931 год Сталин провел масштабную кампанию чисток против старой интеллигенции, ослабив ее настолько, что та полностью подчинилась советскому режиму. К середине 1930-х годов взаимная враждебность между старой дореволюционной интеллигенцией и коммунистической партией угасла, и эти две группы фактически слились в одну. Многие представители интеллигенции «советизировались» и вступили в партию[248]. Мир партии и мир культуры смешались между собой, сформировав новый советский бомонд, куда отныне входили высокопоставленные партийные деятели, сотрудники тайной полиции, писатели, журналисты, артисты, театральные режиссеры и прочие[249].
В 1930-е годы, продолжая гонения на так называемую реакционную аристократию, Сталин одновременно начал возрождать дореволюционную культуру, продвигая среди широких слоев населения утонченное наследие дворянства и других привилегированных групп. Центральным элементом этого возрождения стал Пушкин, превращенный в культовую фигуру российской литературы. Новая советская элита во многом взяла на себя ту же роль покровителя русской литературы и культуры, какую в XIX веке играла российская аристократия, что позволило ей укрепить собственную легитимность. Дореволюционные социальные ресурсы послужили формированию идентичности новой советской элиты. Эта политика помогла превратить многих выходцев из ранее привилегированных групп в послушных советских интеллектуалов. (Например, бабка-аристократка политика Дмитрия позже стала университетским преподавателем, а одна из ее дочерей – красным директором, то есть руководителем предприятия.) Интеллектуалы из привилегированных семей сыграли важную роль в реализации советской образовательной политики, призванной обеспечить социальную мобильность для детей рабочих и крестьян. Дед Альберта, родившийся в бедной крестьянской семье, стал одним из тех, кто сумел воспользоваться открывшимся доступом к образованию и подняться по социальной лестнице в советском обществе.
Парадокс чисток и расцвет советского «хорошего общества»
Чистки 1937–1938 годов были направлены против обширных групп советской элиты: против «старых большевиков», которые непосредственно участвовали в революции и Гражданской войне; против обычных людей, переживших эти события; и против тех, кто так или иначе преуспел при новом режиме. Миллионы советских граждан были признаны «врагами народа» и репрессированы, зачастую вместе с семьями. Эти чистки затронули как старую царскую, так и новую большевистскую интеллигенцию. Обвинения в контрреволюционном «буржуазном саботаже» выдвигались даже против самых давних и преданных членов партии.
Судя по тому, что рассказали мне респонденты, сталинские репрессии стали самым серьезным катаклизмом для многих советских семей в XX веке, не сравнимым даже с революцией 1917 года. От них пострадали и те семьи, которые, несмотря на свое аристократическое или иное «неподходящее» происхождение, сумели относительно невредимыми пережить революцию и последующие два десятилетия советской власти. У части респондентов деды были отправлены в лагеря или казнены.
Шагая по парку Хай-Лайн на Манхэттене, миллиардер Виктор рассказывал мне о своем деде по отцовской линии. Он был так взволнован, что замедлял шаг и даже дважды останавливался. До 1937 года жизнь его деда складывалась весьма успешно:
О семье матери Виктор отзывается более критично. Другой его дед происходил из малообразованной семьи и зарабатывал на жизнь игрой на скрипке. Потеряв слух на Гражданской войне, он работал в министерстве образования, а с 1930-х годов – в НКВД, предшественнике КГБ. После войны он стал начальником районного отделения милиции в Саратове, городе на Волге. Виктор не сохранил о нем теплых воспоминаний. «Я помню, что дед все время ходил в свое отделение играть в карты», – сказал он пренебрежительным тоном. Отношения между семьями, одна из которых стала жертвой сталинского террора, а другая была непосредственно к нему причастна, по понятным причинам не сложились: «Мои родители познакомились в Перми, куда моего деда отправили после освобождения из лагеря. А мама жила там, потому что дед работал в местном НКВД. Нет, их семьи так и не подружились».
Когда дед вернулся из лагеря, Виктор, будучи ребенком, проводил с ним много времени. Тот был для него примером для подражания. Тем не менее, несмотря на такую близость, Виктор (как и многие другие респонденты, о чем я писала в главе 3) считает, что черты характера деда передались ему генетически, а не благодаря их тесному общению. «Думаю, это перешло ко мне с генами – эти конкретные особенности характера моего деда, его внутренние качества. Люди говорят, что я очень на него похож».
Рассказывая о семейном прошлом, мои респонденты не акцентировали внимание на той чудовищной несправедливости, которую пришлось пережить их родственникам. Гораздо важнее для них было то, что их прадеды и деды занимали в советской системе достаточно высокое и значимое положение, чтобы быть репрессированными.
Один из руководителей российского телевидения, 60-летний Дмитрий Киселёв, начал рассказ о трагической истории своей семьи с того, что подчеркнул ее высокий дореволюционный статус:
Без всякой паузы Киселёв перешел к рассказу о дальнейшей печальной судьбе деда: «Его репрессировали при Сталине и расстреляли в 37-м. Мы даже не знаем, где его могила. Его приговорили к „десяти годам без права переписки“ [эвфемизм смертного приговора]». Другой дед Киселёва был репрессирован в ходе кампании 1937–1938 годов, потому что занимался коммерцией.
К 1950-м годам, когда в хрущевскую оттепель началась реабилитация репрессированных, через систему ГУЛАГа прошли около 25 миллионов советских граждан, а с учетом сопутствующей стигматизации их семей число пострадавших от сталинских репрессий было еще больше. Тем не менее трагическая судьба не оказала заметного влияния на дальнейшую жизнь многих из этих людей, на их отношение к государству и даже на их восприятие советского строя. «Я бы не сказал, что моя бабушка, несмотря на все страдания, которые ей пришлось перенести, ненавидела Советский Союз», – делился со мной IT-предприниматель Илья Сегалович. Его дед происходил из семьи священника из Нижнего Новгорода, города с населением 1,3 миллиона человек в 400 километрах к востоку от Москвы. В 1920-х годах он стал убежденным большевиком и делал хорошую карьеру в новой системе, пока его не репрессировали[250]: «Как и многие другие, кто занимал столь же значимые посты, он стал жертвой первого нижегородского процесса в 1938 году. Его арестовали, но не расстреляли. Он пробыл в лагере до 1956 года»[251]. Несмотря на это, отец Сегаловича преуспел: он стал ученым-геофизиком и лауреатом Государственной премии СССР за открытие крупнейших в стране месторождений хромитов.