Этот процесс непрост. Бывший миллиардер Борис Минц признался мне, что не может поверить в Бога, потому что вера либо впитывается с молоком матери, либо приходит в результате некоего откровения. С тех пор как ему исполнилось пятьдесят, он считает себя агностиком, а не атеистом; религия вошла в его жизнь через благотворительную деятельность, связанную с иудаизмом. Минц входит в президиум Российского еврейского конгресса и активно участвует в его деятельности. «Я читал всё: Ветхий Завет, Тору, Коран. Но религия [иудаизм] всегда больше интересовала меня с теологической, философской точки зрения». Минц обосновывает такие отношения с религией потребностью в интеллектуальном и духовном росте: «Я достиг некой зрелости и тесно общался с раввинами, которые многому меня научили». Несколько раз на Пасху он ездил вместе с группой других российских миллиардеров еврейского происхождения в Израиль, где они путешествовали по пустыне и изучали иудаизм.
Но такого рода возрождение религиозности все-таки не очень распространено среди российской элиты, в особенности если говорить о молодом поколении. В 1990-е годы отец Ильи стремительно разбогател на нефтяном бизнесе и вошел в число пятисот самых богатых людей мира. Позже вместе с женой он переехал в Израиль. Илья и его сестра учились в Соединенных Штатах, после чего Илья работал банкиром, журналистом, актером, технологическим предпринимателем и инвестором-ангелом, скупавшим технологические стартапы в Израиле и США. Их семья всегда была атеистической: «Я не религиозный человек. У нас в семье таких нет. На самом деле я абсолютно антирелигиозен. Я не просто равнодушен к религии, но активно настроен против нее».
С русским православием дела обстоят не менее сложно. Согласно послевоенному британскому историку Эрику Хобсбауму, христианство в Восточной Европе во многих отношениях неразрывно связано с национализмом и может быть охарактеризовано скорее как оплот национальной идентичности, чем как конфессия[229]. Именно это и примиряет первое поколение российской элиты, воспитанное в духе советского атеизма, с постсоветским консерватизмом, который в значительной мере опирается на обновленное русское православие.
Я встретилась с Дмитрием Киселёвым, «главным пропагандистом России», как окрестил его журнал
Тем не менее Киселёв поддерживает в своей семье религиозность и культивирует связи с элитой, выстраиваемые через церковь. Кажется, он с искренним благоговением относится к патриарху Кириллу, главе Русской православной церкви, и восхищается его образом жизни: «Кирилл – поистине выдающийся человек, настоящая личность. Представляете, он ездит на мотоцикле и катается на лыжах. И еще он один из величайших философов нашего времени». Киселёв гордится близким знакомством с ним: «Он крестил моего младшего сына. Он сам предложил. Мне нравятся люди такого масштаба, – продолжил он. – Те, кто увлечен своим делом, кто служит примером для своих детей». Комментарии Киселёва по поводу религии носили ярко выраженный гендерный характер. Он считает патриарха образцом для подражания, который подходит мужчинам, но женщинам отводит другую религиозную идентичность, больше сфокусированную на их бытовых обязанностях: «Разумеется, моя жена верующая».
Киселёв был женат много раз – в 22 года он вступил уже в третий брак. Такое поведение не одобрялось коммунистической партией: в нем видели проявление низкой морали и отсутствия дисциплины. В результате многочисленные браки преградили ему путь к карьерному росту, а также стали препятствием для вступления в КПСС и выезда за границу, из-за чего Киселёв затаил обиду на советскую власть в последние годы ее существования.
Сегодня Киселёв публично выражает свои ультраконсервативные взгляды, в том числе в отношении гомосексуальности[231]. Он расхваливает ранний советский период – несмотря на тогдашний агрессивный атеизм и тот факт, что оба его деда стали жертвами сталинских чисток. Он сказал мне, что считает сталинскую эпоху самым значимым периодом в российской истории: «Проблем тогда было куда меньше, чем сейчас. Не было всех этих наркоманов, гомосексуальных браков и прочего. Православие с самого начала выступало против подобных вещей. Лично я вижу в них протестантско-лютеранскую порчу». Проведя параллели между консервативными православными ценностями и сталинизмом, Киселёв продемонстрировал всю глубину своей консервативной идеологии.
Такое превознесение Сталина созвучно с нынешним укреплением путинской власти и подъемом патриотизма. В общенациональном опросе, проведенном «Левада-центром»[232] в 2021 году, 56 % респондентов согласились с утверждением, что Сталин был великим вождем[233]. В ходе схожего опроса, но с несколько другими формулировками, проведенного в 2016 году, 54 % опрошенных выразили согласие с постулатом, что он сыграл положительную роль в истории страны, – в 2006 году таких было лишь 42 %. В 2016 году 57 % согласились с характеристикой Сталина как мудрого правителя, который превратил Советский Союз в могущественную и процветающую державу, – это на 10 % больше, чем в октябре 2012 года[234]. Хотя Киселёв не претендует на то, чтобы навязывать модель православного вероисповедания всему обществу, его комментарии о сталинской эпохе, пропущенные через призму современного православия и транслируемые на всю страну, оказывают немаловажное влияние на формирование мировоззрения российских телезрителей.
Социальное неравенство и ностальгия по советским временам
Христя Фриланд вспоминает, что примерно до середины 2010-х годов на глобальных форумах и конференциях, проводимых различными международными институтами, можно было свободно говорить о бедности, но при этом на тему социального неравенства накладывалось табу. Бедность было принято рассматривать как явление, совершенно обособленное от неравенства: в ней не видели проблему, тесно связанную с неравномерным распределением ресурсов. Разговоры о социальном неравенстве, что вполне очевидно, могут привести к весьма тревожным последствиям для состоятельных элит, поставив под сомнение их легитимность. Однако на фоне продолжающегося роста неравенства в последние годы это стало горячей темой, по крайней мере среди наиболее просвещенных и дальновидных представителей международного бизнеса и политического истеблишмента[235]. В России же такого дискурса нет – несмотря на то что за всю человеческую историю ни в одну другую эпоху и ни в одном другом обществе социальное неравенство не росло так быстро, как в России после краха советского строя.
Бизнесмен грузинского происхождения и коллекционер произведений искусства Давид Якобашвили, в настоящее время специализирующийся на топливно-энергетическом секторе, больше известен как основатель крупнейшей компании по производству молочных продуктов и напитков «Вимм-Билль-Данн». В 2021 году
По всей видимости, подобная реакция Якобашвили на мой вопрос была вызвана тем, что он видит прямую взаимосвязь между неравенством и революцией, а точнее, российской историей социальных потрясений. Другие респонденты, однако, полагали, что эта связь преувеличена. Мультимиллиардер Петр Авен, глава «Альфа-Групп», не усматривает в социальных протестах в России сколько-нибудь серьезного риска, потому что «за последние двадцать–тридцать лет население стало намного богаче». Касаясь изоляции богатых россиян, он проницательно заметил, что «проблема социального неравенства существует, но очень богатых людей мало и они живут отдельно от всех остальных». По его убеждению, несмотря на «огромное социальное неравенство, никаких социальных протестов по этой причине не будет». Тем не менее Авен во время нашей встречи нашел тревожным тот факт, что по глубине социального разрыва Россия сравнялась с Соединенными Штатами. Впрочем, он считает, что обязанность разрешить эту проблему лежит не на нем, а на государстве: «Это вопрос социальной политики. Социальная мобильность должна работать. Не должно быть никакого кумовства».
Живущий в Лондоне коллекционер и бывший финансист Игорь Цуканов также убежден, что не следует переоценивать значение неравенства: «Большинство людей попали в список
Вероника Зонабенд, выпускница престижного Московского авиационного института и бывший инженер в НИИ авиационного оборудования, также убеждена, что среди успешных людей немало выходцев из низших слоев. С помощью благотворительных проектов в сфере образования она старается предоставить равные возможности талантливым детям, независимо от их социально-экономического положения:
Как бы богатые русские ни были убеждены в том, что привилегированным положением они обязаны исключительно собственным талантам и что нынешнее российское общество открыто для социальной мобильности, это не снимает проблему растущей бедности, которая вызывает серьезное беспокойство у некоторых из них. Александр Светаков, в 2021 году занимавший 71-е место в списке самых богатых россиян, во время нашего интервью в 2015 году сказал, что за чертой бедности живут 22 млн человек (по официальной статистике Росстата за январь–сентябрь 2015 года, бедных в России было 20,3 млн человек[237]). По словам миллиардера, он рад тому, что сегодня все больше богатых готовы помогать бедным, но это не панацея: «Число тех, кто нуждается в помощи, растет в три раза быстрее. Ситуация выглядит довольно мрачно».
Чтобы заработать себе достаточный авторитет и тем самым обеспечить устойчивость своего социального положения, богатым русским следует начать продвигать новый имидж, изображая себя социально ответственными членами общества, и подкреплять слова делами. Борис Минц признает, что мало кто «говорит об этом [о социальной ответственности], особенно в России». Он считает, что люди, обладающие политической властью, «не имеют никакого права принимать решения, ведущие к ухудшению условий жизни простых людей, которые избрали их на эти посты». По его словам, бизнесмены также несут ответственность перед людьми. Их обязанность проста и понятна – создавать возможности для того, чтобы другие могли работать: «Наша главная задача – создавать рабочие места!»
Если Минц выражает сожаление по поводу отсутствия социальной ответственности среди российских бизнесменов, то Ирина Седых, жена владельца металлургической империи Анатолия Седых (состояние в 2021 году – 1,3 млрд долларов), не скрывает облегчения от того, что даже падение рубля после 2014 года не вызвало какой-либо серьезной социальной напряженности в городах, где находятся предприятия ее мужа, хотя безработица с тех пор значительно выросла. Седых и ее пиарщик вспоминали, как до последнего пытались спасти инициированные ими бизнес-проекты, независимо от того, были они прибыльными или нет. «Но потом, когда кризис ударил сильнее, дела стали совсем плохи», – посетовал молодой PR-менеджер.
Фонд Седых старается смягчить последствия увольнений, подчеркнула Ирина, заверив меня, что «государство тоже оказывает помощь». Ссылаясь на славянофильский дискурс социальной гармонии, распространенный в XIX веке, она объяснила, что «исторически в России мы всегда стремились найти баланс между коммерцией, производством, экономикой и обществом». Чтобы претворить свое сострадательное видение в конкретные дела, она реализует благотворительные проекты в городах, где расположены предприятия мужа. Эта деятельность улучшает имидж его бизнес-империи, а также придает уважения самой Ирине в ее кругу.
В поисках возможных решений некоторые респонденты оглядывались на советское прошлое. Модный дизайнер и бывший математик Елена Ярмак намекала на коллективное чувство долга, взращенное в Советском Союзе: «Социальная ответственность очень важна. Мы уроженцы СССР, и нас воспитывали так, чтобы мы заботились о других людях». Знаменитый «шоколадный король» Андрей Коркунов, рассуждая о социальной ответственности, говорил примерно то же самое: «Такое отношение исходит из нашего советского прошлого. Это у нас в крови. Это наш долг, и я несу этот крест».