– Это что за безобразие! Сейчас рабочую милицию кликну. А ну-ка, марш отсюда, архаровцы!

Петроград. Тюрьма «Кресты».

Раннее утро.

Начальник тюрьмы осторожно из-за занавески выглядывает в окно.

Сквозь пелену падающего снега на углу чернеет автомобиль. Ждут выхода Терещенко и Рутенберга.

Потом из машины выходит человек. Подходит к проходной тюрьмы, заходит внутрь. Выходит. Машина уезжает.

Начальник тюрьмы крестится.

Петроград. Зимний дворец. Подвал.

Комната сторожа. Раннее утро.

В печке горит огонь. Чайник закипает. На топчане сидят Терещенко и Рутенберг. Блики огня на лицах. Пьют чай.

– А все картины и скульптуры комиссары снесли в подвалы и запечатали, – рассказывает стари к-сто рож. – Опять же только эти подвалы и топим. А дворец весь на ветру. Вы, господа, грейтесь, а я пойду. Машина с углем обещана.

Уходит.

– А почему бы нам, Миша, не податься в родную Украину, – говорит Рутенберг. – Мы ведь оба родом оттуда. Там тепло. Отобьем ее у Ленина, сделаем ее независимой. Вы будете министром. Сразу и финансов и иностранных дел. А я при вас «учёным евреем». И еще инженером по электрической части.

– Нет уж, увольте. В политику я ни ногой. Никогда! – качает головой Терещенко, – Осталось у меня только одно дело…

– Выбросьте из головы этот бред!

– Нет! Я должен! Иначе не прощу себе до скончания века. Мне говорили про вас, Петр Моисеевич, что вы даже крестились, а потом… Через позор и плевки, вернулись в иудаизм. К своим.

– Я бы не сказал, что к «своим». К себе – да. Послушайте, родной…

– Не уговаривайте. Это мое твердое решение.

– Ну, тогда зачем мы вышли из тюрьмы так рано?! Надо было выспаться, выйти по расписанию и нас бы прирезали там, прямо у проходной. Нет! Я вас заклинаю! В конце концов, я вас просто не пущу!

– Петр Моисеевич! Тогда я умру от стыда.