Кубышкин лежал, подогнув ноги, уткнувшись головой в передок саней. Одной рукой, с намотанными на нее вожжами, он цеплялся за перекладину, скреплявшую сани, другой — все глубже натягивал шапку на голову, стараясь ничего не видеть, не слышать.

Между тем огонь противника становится сильнее, мины разрывались все ближе. Дымом и гарью затягивало лес. Разбитые в щепки подводы, подушки раненых, солома, одежда валялись на снегу. Раненая серая лошадь, запутавшись в постромках, билась в предсмертных судорогах.

— Митька, гони, пропадем! — просил Маркелов.

А Кубышкин прятал голову в сено, что-то бормотал и дрожал. Вдруг он дернулся, приподнялся на четвереньках, дико стал озираться вокруг. Рука его провалилась в солому — ага! — ствол винтовки. Кубышкин потянул к себе винтовку, но та не подавалась — сверху лежал раненый. Ездовой злобно обернулся к Маркелову, уперся рукой ему в живот, рванул винтовку к себе. Маркелов закричал от боли, головой ударился о доски, потерял сознание, но тут же очнулся, ухватил Кубышкина за руку.

— Митька, ты чего? Гони же! Не дури, пропадем!

Кубышкин изо всей силы еще раз дернул винтовку, злобно выругался и стал выкарабкиваться из саней.

Глазами, полными ужаса, глядел на него раненый. Он снова поймал ездового за рукав.

— Не бросай меня! Лучше пристрели!

Кубышкин, злобно матерясь, вырвал руку, наотмашь ударил Маркелова по лицу и вывалился из саней. Перевернулся через голову, вскочил, бросился в засыпанный снегом кустарник. Обдирая лицо и руки, без шапки, совершенно обезумев, бежал он с поля боя.

Щелкнула разрывная пуля — Кубышкин метнулся в сторону, плашмя растянулся на земле, быстро-быстро заработал руками и ногами, пополз, не отрывая лица от снега, скатился в едва заметную канавку, вжался в нее, притаился, затих.

А кони, испугавшись взрыва мины, поднялись на дыбы и понесли сани в сторону наступавших немцев. У опушки сани налетели на пень, Маркелова выкинуло в снег, и тут же к нему подскочил фашист с автоматом…

Утром наши разведчики поймали Кубышкина, а через час командир соединения подписал приказ о его расстреле.

Из хаты, которая в этот день была нашей караулкой, вышел комендант штаба Константин Руднев — брат ковпаковского комиссара, погибшего в Карпатском рейде. Он шел молча, насупив брови. За ним два автоматчика вели Кубышкина.

Партизаны и местные жители угрюмо стояли возле калитки. Необычной была тишина в этой довольно большой толпе — никто не переговаривался. Только усиленно дымили цигарками да снег поскрипывал под ногами все подходивших людей.

Толпа раздалась в стороны, Кубышкина подвели к саням. К нему стремительно подошел сапер Якушенко, поглядел на него с ненавистью, сплюнул в снег и вернулся на свое место. Кубышкин съежился, втянул голову в плечи и растерянно, заискивающе улыбнулся. И это прорвало молчание. Исступленный женский крик прорезал тишину:

— Душегуб проклятый! Фашист!

К Рудневу подошел командир.

— Подгонишь сани с ранеными ближе. Пусть все слышат.

Руднев понял его. Никогда раньше не могло возникнуть у нашего бойца опасение, что товарищи бросят его или не помогут в беде. Раненых выносили из боя ценой собственной жизни, десятки километров тащили на себе через леса.

Преступление Кубышкина было из ряда вон выходящим.