— Извини, Вальтер, — говорит да Монтефельтро, и «ты» вместо «вы» звучит очень-очень громко. — Ты, возможно, не поверишь, но это стандартная ситуация. И на нее есть правила, которым я обязался следовать. Мне, как главе дома, запрещено рассматривать требования, подкрепленные аргументами такого рода. Есть несколько исключений, но твой случай к ним не относится. Так что я, — он демонстративно встряхивает ладонями, — умываю руки. Все, что произойдет дальше — твой выбор и на твоей совести. Я никого не похищал и никого не травил. Я делаю, что обязан, и мой путь прям.
Он очень интересно это говорит. Четко, внятно, слегка напоказ — и при этом чуть-чуть быстрее, чем надо. Словно торопится произнести обязательные слова, в которых не видит особой необходимости для себя лично. Старый ритуал. А на самом деле ему скучно и жаль потраченного попусту времени.
Шварц заметит.
— Связь действительно есть? — Антонио тянется к портфелю и медленно достает не пистолет, а плоский планшет. — Если уж заседание не состоялось, то у меня важная сделка наклевывается.
Шварц смотрит на него с искренним любопытством, словно впервые увидел. Наверное, так и есть. Вместо встревоженного отца семейства и старого знакомца — слегка раздраженный деловой человек, который наконец-то снял маску. Кальмар финансового мира. Наконец-то ему не нужно притворяться.
— У вас есть десять минут на вашу сделку, — пожимает плечами Шварц, — Впрочем, нет, на сделку у вас есть больше.
— Я уже понял.
И все, и здесь уже никого нет. Тысяча и один способ покинуть запертую комнату. Например, уйти в эфир. Можно еще в себя. А можно никуда не уходить и считать петли.
— Смотри, милый, какой глупый дяденька, — говорит женщина на экране. Шварц, кажется, включил звук, или раньше она молчала. — Он думает, у него что-нибудь получится. Он думает, я не знала, куда выходила замуж… Он думает, он умнее всех предшественников, а их было так много…
Шварц раскачивается на стуле, оглядывает аудиторию. Смотрит на часы. Смотрит на другой экран, где Максим с сумасшедшей насекомой скоростью работает за тремя мониторами сразу, поочередно распоряжаясь в одну и другую гарнитуры — жалко, звука нет, — а Дьердь глядит на его руки остановившимся взглядом, только иногда поворачивает голову или что-то спрашивает.
Картинка Шварцу по душе, судя по усмешке. «Стой и смотри», да?
Вот так вот, через плечо смотри, да?
Возьми себя в руки, Анаит. Ты с тоской и тревогой взираешь на любимого человека, который ничем не может тебе помочь. С тоской и тревогой, а не давясь со смеху.
А то этот идиот заметит.
— Скажите, — подает голос Эми, — а свидетелем чему именно вы меня назначили?
— Это у него ордалия, — не поднимая глаз от экрана, отвечает Антонио. — Божий суд. Обычай довольно древний, восходящий корнями к архаическому праву. В основе идеи ордалии лежит убеждение, что Бог дарует победу правому при любом соотношении сил. Знаете же выражение «Бога нельзя убедить большой армией»? Сказал, кажется…
— Спасибо за справку, — ядовито усмехается Шварц. — Сказала Урсула Франконская после чуда на Марне, как у нас знает каждый школьник.
— Да, так вот он считает, что, если высшие силы не мешают ему вершить правосудие по своему вкусу, значит, он прав и правильно выбрал меру. Только он, конечно, все перепутал. — Антонио замолкает на несколько секунд, потом быстро отщелкивает по планшету серию стилом, — Вальтер, Бога спрашивают один на один. Купи утюг и не плоди лишних сущностей.
— Считай, что я бросил тебе вызов.
— Тогда отпусти посторонних и давай испытаем судьбу по обычаю. Железом, огнем или водой.