– Сумки.

– Сам вижу, – отрезал Феон. – Что в них?

– Немного еды. Одежда. На случай, если нам придется… – ответила жена, пожав плечами.

– Ты все еще сомневаешься во мне? – произнес он, голос захлебнулся от внезапной ярости. – Я сказал тебе: мы никуда не пойдем. Мы остаемся здесь. Мы будем в безопасности.

– Я знаю. – София подошла к нему, положила ладонь на руку. – Но… если что-то случится… Григорий сказал, мы будем в безопасности в церк…

– Григорий. – Он сбросил ее руку. – Григорий лежит мертвым на валу. Его безносая голова отрублена. Так что не возлагай на него надежд.

Внезапная печаль в ее глазах заставила его рассмеяться, резко.

– Да. Оплакивай его. Но знай, ты можешь надеяться только на меня.

София прищурилась. Заговорила не сразу, но спокойным голосом:

– Я надеюсь на Бога, муж. За Григория. За всех нас.

Феон уже открыл рот для едкого ответа, но тут с улицы послышались какие-то крики.

– Принеси мне флаг, – прошипел он. – Быстрее.

– Турки? – спросила она, обернувшись, не двигаясь.

Феон прислушался к пьяной ругани.

– Греки, – сказал Феон. – Трущобное отродье. Но скоро здесь будут турки. – Он подтолкнул жену. – Принеси флаг.

София принесла. Он взял флажок, подошел к окну, выходящему на улицу. В этот момент кто-то начал колотить в переднюю дверь. Феон прислушался. Кричали по-прежнему на его родном языке. Он толкнул ставни, выглянул. Внизу, пошатываясь, стояли три бедно одетых человека, двое мужчин и женщина. Один сжимал в руке большую стеклянную бутыль.

Он был прав. Уличное отребье. Те же люди, которым он преподал урок, когда они бунтовали. Феон высунулся.

– Уходите! – крикнул он. – Турки идут. Ищите убежище и молитесь о прощении.

– Ого, «турки идут», «турки идут»! – приплясывая, пропел крупный мужчина с выпирающим животом; потом остановился, посмотрел вверх. – Ладно, мы тут живем. Почему это все должно достаться им? – Он ткнул бутылью вверх. – Дай нам серебро, и мы будем сторожить твою дверь.

– Дай нам серебро, – разом откликнулись двое других.