В 1903 году я посетил заводы С.В. Живаго и Н.С. Шибаева. Тогда я был еще совсем молодым охотником и начинающим коннозаводчиком. Тем не менее я хорошо помню эти поездки.

Завод Сергея Васильевича Живаго я посетил в первой половине июня. Он находился вблизи Москвы, неподалеку от шоссе, которое соединяет обе наши столицы. В девяти верстах от станции Подсолнечная Николаевской железной дороги, при небольшом сельце Дулепове, от которого завод Живаго и получил свое название – Дулеповский, лежало в живописной лесной местности небольшое именьице, где Живаго в 1895 году основал свой рысистый завод.

Сообщение с заводом было очень удобное, Живаго обыкновенно ездил туда из Москвы дачным поездом. Хотя завод был основан относительно недавно, но благодаря рациональной постановке дела, удивительно удачным постройкам и знаменитому манежу, а также довольно интересному заводскому материалу он очень скоро обратил на себя всеобщее внимание. Его часто посещали московские охотники. Я воспользовался любезным приглашением хозяина и вместе с ним отправился в Дулепово. Вся поездка занимала один день, и к вечеру можно было уже вернуться в Москву. В заводе Живаго меня интересовал не столько заводской материал, сколько образцовые постройки и, главное, знаменитый манеж.

Из Москвы надо было выезжать довольно-таки рано, и часов в восемь утра я встретился с Живаго на Николаевском вокзале. Мы тотчас заняли места в дачном поезде. Мимо нас стали мелькать хорошо знакомые названия станций. Мой компаньон Живаго спокойно беседовал с соседом и, казалось, не обращал никакого внимания на ту местность, по которой шел наш поезд. Мне тогда впервые пришлось ехать в этом направлении днем, ибо прежде, отправляясь в Петербург, я всегда ездил с курьерским или скорым поездом, а они отходили от Москвы поздно вечером. Места здесь удивительно живописные, и правы были наши предки, когда обосновались в них для жительства. По мере удаления от Москвы поезд пошел скорее, меньше стал останавливаться, строения, заводы, дачи и селения теперь реже попадались на нашем пути. Вскоре мы въехали в полосу лесов, и до самой Подсолнечной поезд шел уже лесом. Высокие осины, могучие дубы, красивые березы, ели, сосны чередовались друг с другом вплоть до станции назначения.

С.В. Живаго

На станции нас ждала лошадь, запряженная в щегольскую городскую пролетку, и девять верст пути по гладкому и ровному шоссе промелькнули незаметно. В Дулепове нас встретил Н.С. Тихомиров, управляющий заводом Живаго. Он стоял на высоком крыльце небольшого деревянного дома и приветливо улыбался. Это был красивый старик с белой окладистой бородой, медлительный в движениях, но простой и скромный. Тихомиров был автором книги «Рысак». Сергей Васильевич нас познакомил.

Наскоро закусив и выпив по стакану чая, мы направились в конюшни. Однако до того Живаго успел расспросить Тихомирова, все ли благополучно, как едут двухлетки, и, по-видимому, остался доволен. Я просил разрешения хозяина сначала подробно осмотреть постройки, а уж потом приступить к осмотру завода. Живаго охотно и не без удовольствия согласился: видимо, манеж, конюшни и порядок на заводе были предметом его гордости.

Прекрасное устройство зданий привело меня в восторг. В заводе Живаго все постройки были сделаны из ценных пород деревьев и сработаны так, как работали в старину только столяры, а отнюдь не плотники. Эти конюшни выглядели образцово. В них было много света, прекрасный сухой воздух. Вытяжные трубы начинались из коридора, проходили через потолок и оканчивались над крышей. Благодаря хитроумному устройству этих труб получалась двойная тяга: одна труба выводила воздух из конюшни, а другая подавала туда воздух с улицы. В конюшнях все было предусмотрено до мелочей. В коридорах, там, где образовывались острые углы, были сделаны вырезы и помещены вертящиеся круглые валики, предохранявшие лошадь от возможного ушиба. Если бы лошадь прижалась к углу, то валик двинулся бы и смягчил или предотвратил ушиб. У каждого денника снаружи висел небольшой деревянный ящик с железной перекладиной для выбивания пыли и перхоти из скребниц. Чистота и порядок во всех конюшнях царили образцовые.

Ставочная конюшня в заводе была рассчитана на двадцать денников. Это было очень красивое здание, с высокой крышей, под которой устроили сеновал. Ход на сеновал был сбоку, но по главному фасаду туда вело большое слуховое окно с высоким шпилем. Перед входными дверями был открытый тамбур, поддерживаемый двумя колоннами. Ставочная конюшня занимала центральное положение. Неподалеку находилась маточная конюшня, сделанная так же тщательно, из такого же леса и выдержанная в том же стиле. Маточная была рассчитана всего лишь на четырнадцать денников. Она соединялась крытым проходом со знаменитым манежем.

По общему признанию, манеж в заводе Живаго был едва ли не лучший в России, настолько он был прост и вместе с тем красив и удобен. Помимо гонки на корде внутри, можно было ездить также по коридору и вокруг него. Строителю удалось избежать крутых поворотов, что было рационально и удобно. Вдоль внутренней стены коридора шла узкая галерейка. На эту галерейку при гонке жеребят в разных местах становились конюхи, поощряя голосом бегущего на свободе жеребенка. Манеж был построен необыкновенно удачно: крыша его точно держалась на воздухе – балки, стропила, переводины стройно уходили кверху и были очень смело скомбинированы. В манеже была почти сплошная линия окон, и это давало возможность отовсюду видеть работавшую там лошадь. Этот замечательный манеж был сделан по плану и под наблюдением Тихомирова.

Все остальные постройки образцового имения Живаго были так же просты, хороши и красивы. Дом владельца являл собой типичную подмосковную дачу, и хотя был невелик, но чрезвычайно удобен и очень уютен. Обстановка в доме тоже была дачная, и только четыре большие литографии, изображавшие Сорванца, Гранита, Варвара и Бедуина, напоминали посетителю, что он находится в доме коннозаводчика. Чувствовалось, что все в имении возводилось не только под наблюдением, но и по плану умудренного опытом человека.

Ипподром завода находился тут же неподалеку. Там была превосходная дорожка и даже беседка для посетителей, правда небольшая, но все же рассчитанная на двадцать пять гостей. Я обратил особое внимание на наличие паддоков для жеребцов, маток и молодняка. В те годы это было большим новшеством в России; кроме как в Дубровском заводе, паддоков нигде не было. Завод Живаго был первым, да, пожалуй, и единственным в России, где не знали табунов, а воспитывали рысаков так, как их тогда воспитывали за границей. Не менее удивительным для того времени было и то, что в заводе ввели систему травосеяния, дававшую возможность иметь под Москвой в изобилии сено хорошего качества.

Вся жизнь в заводе Живаго текла по раз заведенному порядку, который неуклонно соблюдался. Лошади в этом заводе были в блестящем порядке и содержались так, как они не содержались в других, даже первоклассных заводах России. Выглядели лошади замечательно: шерсть блестела, вид был упитанный, прекрасная мускулатура и энергичный вид показывали, что работа и езда ведутся здесь вполне правильно. Дать молодому рысаку именно то количество работы, которое ему необходимо для полного и всестороннего развития сил и способностей, – вот секрет, которым обладают немногие. Но Тихомиров знал его. Сам он был учеником замечательного заводского наездника В. Александрова, одного из первых учеников известного Тихона Петрова. Производителей старик Тихомиров ездил сам, обязательно в дрожках, и объем их работы, как, впрочем, и всех остальных лошадей в заводе, зависел от его усмотрения. Я увидел замечательную постановку дела, которую тогда, по молодости лет, вполне оценить не мог. Тихомиров не преминул обратить мое внимание на то, что завод находится в лесистой местности, но это плоскогорье, что существенно для копыт лошадей и для их здоровья. «Это не низкая и не болотистая местность, – заметил мне Тихомиров. – Выбирая ее, мы это имели в виду».

При основании завода Сергеем Васильевичем Живаго были куплены один жеребец – молоствовский Ненаглядный, сын знаменитого Нагиба, и пять кобыл. Потом к ним добавились еще две-три кобылы, и в таком составе завод просуществовал пять-шесть лет, после чего был реформирован. В эти годы в заводе был материал недостаточно высокого класса. Тогда Живаго находился под влиянием старика Сахновского. Хорошо помня, как удалось Сахновскому купить Красивого-Молодца, а также многих других лошадей по низким ценам и отвести от них знаменитых лошадей, Живаго задумал сделать то же самое, но это ему не удалось. Осознав, что так вести завод нельзя, Живаго понял, что работать можно и должно только с выдающимся материалом. Быстро распродав первоначальный состав, а также молодежь, Живаго оставил себе лишь двух-трех маток да столько же молодых кобылок и начал покупать серьезный заводской материал. Это случилось приблизительно в 1901–1902 годах. Я посетил Живаго в 1903-м и видел уже реформированный завод.

Живаго посчастливилось приобрести превосходных заводских маток, которые дали впоследствии много весьма ценных и очень резвых лошадей. Я говорю «посчастливилось», потому что нескольких кобыл он купил у Малютина, а купить у Малютина кобыл было почти невозможно. Затем Живаго купил кобыл в Дубровском заводе, а также удачно воспользовался советами своего друга Родзевича и купил его Бирюзу и еще нескольких заводских маток по его указанию. Сахновский уступил Живаго из шибаевского завода весьма интересную кобылу Полыновку и еще двух маток. Таким образом, Сергей Васильевич собрал весьма интересное, даже выдающееся гнездо заводских маток. К ним надлежало приобрести первоклассного орловского производителя. Сахновский настаивал на этом. Живаго, убоявшись крупной траты, решил такого жеребца не покупать, и между друзьями, как рассказывал мне Сахновский, на этой почве произошла размолвка. Сахновский сгоряча назвал Живаго купчиной и аршинником, после чего некоторое время они оставались в холодных отношениях, но потом помирились. Сахновский был, конечно, прав. Жаль, что в свое время Живаго его не послушал и потерял десять лет, не выведя от своих превосходных маток ни одной первоклассной лошади. В конце концов он убедился в справедливости слов Сахновского и купил-таки выдающегося жеребца, но это произошло уже в последний период его коннозаводской деятельности.

Ко дню моего приезда в заводе Живаго было три производителя: белый жеребец Добрыня 2-й (Добрыня – Дельфина), р. 1879 г., завода В.П. Охотникова, вороной жеребец Нептун (Нежданный – Быстрая) завода Е.В. Шибаевой и Прусак 2-й (Прусак – Забияка), р. 1881 г., завода И.К. Дарагана. Строго говоря, ни одного из этих жеребцов нельзя было признать первоклассным производителем.

Старик Добрыня 2-й был в свое время воспет Карузо, но обруган другим знатоком рысистой породы – А.И. Лисаневичем. Я видел Добрыню 2-го трижды. Он был идеального происхождения и вполне чистой шишкинской крови. Добрыня 2-й не заслуживал ни безудержных похвал Карузо, ни резкого порицания Лисаневича. Это был пятивершковый араб, увеличенный и сильно расширенный. Кроме того, он был почти бесплоден в Дубровском заводе. Добрыня 2-й дал нескольких жеребят в Дулепове, но ничего сколько-нибудь значительного от него получить не удалось.

Нептун был сыном Нежданного, отца моего Недотрога, и одной из лучших кобыл рысистого коннозаводства Быстрой, которая дала знаменитого Кряжа-Быстрого, Нежданного-Быстрого, Красавца-Быстрого и других призовых лошадей. Живаго очень ценил в то время Нептуна, но мне он не понравился. Это была небольшая вороная лошадь, необыкновенной ширины и прямо-таки поразительной глубины. На выводке Тихомиров обратил мое внимание на то, что подпруга у жеребца длиннее передней ноги. Нептуна Живаго взял в завод «по породе», но ничего от него не отвел.

Прусак 2-й был очень хорош по себе и произвел на меня большое впечатление. Это была настоящая орловская лошадь – ладная, дельная, правильная, могучая и благородная. Прусак 2-й был интересного происхождения и со стороны матери имел течения лучших старинных кровей. К Живаго он попал уже стариком, а до того дал у Дарагана хорошо бежавших лошадей, среди которых был классный Правнук 2.19. В свое время Прусак 2-й был вполне и по заслугам оценен охотниками: в 1887 году на выставке в Харькове он получил серебряную медаль. Дети Прусака 2-го выиграли 44 670 рублей (двадцать одна лошадь). Все они родились в заводе Дарагана, где содержали и воспитывали лошадей крайне примитивно. Живаго легкомысленно отнесся к Прусаку 2-му, не дал ему достаточного количества кобыл и ничего стоящего от него не отвел.

Группа заводских маток у Живаго состояла из двенадцати кобыл. Это было превосходное гнездо! Перечислять их всех я нахожу излишним, но на некоторых все же остановлюсь.