Однако недолго ему пришлось лелеять свою печаль. В середине ноября его постигла новая трагедия, которая потрясла и все государство.
Уехав от Аракчеева в июле, Шервуд быстро добился успеха в своем расследовании. Вадовский, один из главных членов Южного общества, в доверие к которому вошел Шервуд, выдал не только планы общества и имена его членов, но и рассказал о существовании Северного общества с похожими целями, которое базировалось в Санкт-Петербурге, и возглавлял его князь Трубецкой. Южное общество разрабатывало план убийства императора на военном параде, который должен был состояться в мае следующего года на Украине.
20 сентября Шервуд прибыл в Карачев на встречу, о которой договорился с Аракчеевым, и встревожился, не обнаружив ждущего его курьера. Лишь через десять дней прибыл офицер и рассказал, что все планы Аракчеева нарушились из-за убийства Настасьи и он в безутешном горе. Шервуда это не впечатлило. «Я не могу понять, как граф Аракчеев, который получил так много милостей от обожаемого им императора, может пренебречь опасностью для жизни императора и благоденствием всего народа из-за пьющей, толстой, рябой, необразованной, злой и неряшливой женщины».[167] Его мнение разделяли многие современники, и некоторые из них, включая самого Шервуда, зашли так далеко, что полагали, впрочем несправедливо, что восстание, происшедшее через два месяца, могло не случиться, если бы донесение вовремя дошло до императора.
В действительности Александр, уединившийся в Таганроге и, таким образом, находящийся в изоляции, по непонятной причине не торопился что-либо предпринять против заговорщиков. Он не понимал, что ситуация требовала его возвращения в столицу, и не дал распоряжения об аресте кого-либо из тех офицеров, которые, как он теперь знал, замышляли его убийство и государственный переворот. Когда рапорт Шервуда наконец дошел до него, он назначил встречу в Харькове в середине ноября, и, когда граф Витт прибыл в Таганрог с другим подробным донесением о Южном обществе, ему тоже было дано распоряжение всего лишь продолжать расследование. Может быть, Александр собирался предпринять быстрые и эффективные меры лишь тогда, когда все нити были бы в его руках. Однако в ноябре император вернулся в Таганрог после короткой поездки в Крым с ознобом и лихорадкой. Его состояние быстро ухудшалось, и через несколько дней, 19 ноября, он скоропостижно скончался. «Наш ангел на небесах, а я осталась на земле», – писала безутешная императрица Марии Федоровне. Внезапная смерть императора была жестоким ударом для его окружения, и весть о ней повергла страну в смятение.
Это смятение, через месяц переросшее в кровопролитие, было прямым результатом патологической скрытности Александра во всем, что касалось государственных дел. Так как у Александра не было сына, по закону престолонаследником становился первый брат императора Константин, но он 1823 г. объявил об отказе от престолонаследия. Грубый чувственный человек, он не унаследовал ничего от жестокости Павла, но, по крайней мере, понимал, что не подходит для роли императора; когда он развелся с супругой, княгиней Сакс-Кобургской, и женился на любовнице-польке, они с Александром обменялись письмами, из которых следовало, что трон должен будет перейти к Николаю, следующему брату. Манифест, о котором знали только Филарет, Александр и Голицын, был опечатан и хранился в кафедральном соборе в Москве Сенатом, Государственным советом и Синодом, по-прежнему не подозревавшими о содержимом доверенного им пакета.
Николай и другие члены императорской фамилии, вероятно, знали о содержании этих документов, однако, когда известие о смерти Александра 27 ноября дошло до Санкт-Петербурга, Николай запаниковал. Он был поборником железной дисциплины и знал о своей непопулярности в армии, особенно в гвардейских полках, которые сыграли решающую роль в судьбе его бабушки Екатерины Великой и впоследствии возвели на престол его брата. Тем более обстановка в столице была напряженной. Великий князь немедленно дал присягу своему брату Константину и приказал, чтобы присягу дала вся Россия. Однако Константин, который в Варшаве занимал должность командующего польской армией, остался непреклонен. Он написал Николаю, что его позиция достаточно ясна и, вне сомнения, он является престолонаследником. Документы, которые прибыли в Варшаву и были адресованы «Его Императорскому Величеству», вернулись назад нераспечатанными.
Между тем генерал Дибич ознакомился с бумагами Александра в Таганроге и был серьезно встревожен очевидной опасностью антиправительственного заговора, упоминания о котором он обнаружил. 4 декабря он послал Николаю полный отчет, закончив свое донесение предложением немедленно арестовать Пестеля и Вадовского – руководителей южного заговора. Он сделал это 13 декабря, таким образом обезглавив Южное общество.
События в Санкт-Петербурге шли к кульминации. Николай наконец согласился взойти на престол, хотя не сомневался, что, сделав это, он с большой долей вероятности ускорит неминуемый кризис. Он обратился за советом к тем, кто занимал ключевые позиции в государстве и был близок к последнему императору: Милорадовичу, генерал-губернатору города; Бенкендорфу, начальнику полиции; Голицыну и Аракчееву, потому что Аракчеев наконец очнулся от летаргического сна и, к всеобщему удивлению, снова приступил к своим обязанностям. 30 ноября он кратко проинформировал Николая, что, оправившись от болезни, взял на себя командование войсками военных поселений. Затем он приехал в Санкт-Петербург, где закрылся в своем доме и отказывался кого-либо принимать. Его возвращение вызвало язвительные комментарии. Графиня Нессельроде выразила общее мнение, когда писала брату: «Представьте наше изумление. Вместо того чтобы настаивать на своем плане оставить службу, он издал приказ, в котором заявляет, что уже почти излечился и с сего момента приступает к исполнению своих обязанностей. Он прибыл сюда сегодня вечером, но, говорят, забаррикадировался в своем доме и никого не принимает. Когда император был жив, он причинил ему боль, отказавшись от поселений, которые уже не представляли для него интереса; он отказал в ответ на все письма, в которых император умолял его снова заняться ими, но весть о смерти императора, которая стала для нас смертельным ударом, снова вернула его к жизни!»[168] Полковник Шениг в своем дневнике описывал события более коротко: «Смерть этой девицы отвратила Аракчеева от государственных дел, а смерть Александра побудила его к ним вернуться!»[169]
Аракчеев ответил на вызов Николая, но писал: «Я прошу вас оставить меня в одиночестве, потому что я не выношу людей». В любом случае, он не мог ничего добавить к тому, что Николай уже знал о заговоре. Через несколько дней великий князь наконец собрался с духом и объявил себя наследником. Церемония принесения присяги должна была произойти в Сенате и санкт-петербургском гарнизоне 14 декабря. «Завтра утром я стану императором или умру», – писал он Дибичу 13 декабря.
Час заговорщиков пробил; они знали, что это была уникальная возможность, но оказались плохо подготовлены к испытанию. Однако они быстро составили план, целью которого было сорвать церемонию присяги, заполнив площадь между Сенатом и Зимним дворцом мятежными войсками. Северные лидеры всегда были озабочены созданием видимости законности более, чем Пестель и члены его группы на юге; и нынешние его руководители, в том числе Пестель и поэт Рылеев, надеялись, что, взяв ситуацию принятия присяги под контроль, они смогут провозгласить Константина конституционным монархом, ибо он, отчасти из-за того, что долгое время находился в Польше, пользовался в армии репутацией большего либерала, нежели его брат.
План был плохо проработан, заговорщики упустили из внимания то обстоятельство, что Константин не согласился бы на такое предложение. Однако они знали, что Николаю известны их имена, и, хотя он не делал попытки спровоцировать их и нанести удар первым, начав аресты, отступать было поздно. Таким образом, еще не зная точно, сколько полков их поддержат, они привели на площадь около трех тысяч человек, хотя Государственный совет уже присягнул Николаю накануне вечером, а Сенат присягнул до того, как пришли мятежники. Они в нерешительности стояли в центре площади и выкрикивали имя Константина, когда Николай окружил их преданными ему войсками и потребовал сдаться.
В суматохе, царившей в этот день в Зимнем дворце, Карамзин заметил сидящие в стороне три фигуры предыдущего царствования, похожие на «три монумента», – Аракчеев, князь Лопухин и Куракин. Погруженный в свою печаль, Аракчеев, казалось, не отдавал себе отчета в происходящем, хотя его ужаснула весть о гибели Мило-радовича, губернатора Санкт-Петербурга, которого смертельно ранил один из мятежников, когда тот выехал в центр площади и попытался уговорить их разойтись[170]. В конце дня повстанцы все еще стояли перед дворцом. Тогда были вызваны артиллеристы с пушками, и три залпа положили конец восстанию.
Этот короткое и вообще-то бесцельное восстание известно как восстание декабристов. Оно было не столько прологом к царствованию Николая, сколько печальным финалом царствования Александра. Если бы император начал действовать несколькими месяцами раньше, он, без сомнения, смог бы предотвратить мятеж. Но, отчасти симпатизируя идеям заговорщиков, он медлил. Кроме того, у него не было ни сил, ни смелости, чтобы вести политику прямых репрессий.
Аракчеев оказал Александру последнюю услугу. Огромная погребальная процессия, которая была такой длинной, что приходилось давать сигналы ракетой, когда надо было идти или останавливаться, должна была остановиться в Новгороде на пути с юга в Санкт-Петербург. Аракчеев понимал, что процессию надо сопровождать с щепетильностью, подобающей его хозяину, и он несколько дней обучал монахов, чиновников и солдат, входивших в процессию, как когда-то новобранцев в Гатчине. Все прошло без заминок, но, когда Аракчеев хотел сесть в катафалк, чтобы сопровождать Александра остаток его пути в Санкт-Петербург, адъютант, сопровождавший гроб, попытался его отговорить[171]. Это был красноречивый показатель падения его силы. Однако в этом случае он настоял на своем. В конце концов Аракчееву позволили это сделать. Он сопровождал Александра к его могиле, которая находилась Петропавловской крепости.
Хотя Аракчеев пытался вернуться к выполнению своих обязанностей, было видно, что события предшествовавших месяцев подорвали его здоровье, и в пятьдесят семь лет он выглядел стариком. Новый император дал ему понять, вежливо, но твердо, что хочет он того или нет, но Аракчеев не может надеяться, что во время его правления займет то же место, что при Александре. Уже в декабре Тайная канцелярия была перенесена с Литейной в Зимний дворец, и Аракчеева освободили от его обязанностей в Комитете министров. Некоторое время он оставался на должности командующего войсками военных поселений. Во время приступа былой агрессивности он сказал Маевскому в январе: «Пока я еще работаю, я не изменю своим привычкам и советую тебе поступать так же. Конечно, все говорят, что граф потерял расположение императора. Тебе не стоит их слушать, потому что это будет продолжаться до моей смерти. И пока я при деле, я останусь тем же графом Аракчеевым… Ты можешь всем это рассказать и сказать, что граф не пал и что ему надо подчиняться так же, как прежде»[172].
Но разговоры такого рода были большей частью блефом, и он знал это. Боль в груди снова начала усиливаться, и доктора посоветовали ему поехать за границу для длительного лечения. Он неохотно согласился. Хотя его поместье процветало, у него было мало наличных денег, и в марте ему пришлось написать Голицыну, который теперь был камергером императора, и попросить его договориться о том, чтобы императорская семья купила некоторые из его ценностей. За черепаховую табакерку, кольцо с печатью, изображающей герб Павла, и серебряный обеденный сервиз он выручил 38 980 рублей и попросил у Николая разрешения на отпуск. «Великодушный император! – писал он. – Я служу офицером с 1787 г., и вы уже четвертый император, которому я служу. Впервые за тридцать девять лет я прошу моего императора дать мне разрешение выехать за границу. Я прошу этот отпуск единственно по причине моего здоровья. Если Всемогущий смилостивится и избавит меня от моей болезни, я буду продолжать служить вам с той же чистой и полнейшей преданностью, которой руководствовался во время жизни предыдущего императора, если моя служба удовлетворяет ваше императорское величество». Он попросил, чтобы ему разрешили использовать за границей деньги, вырученные от продажи, и объяснил, что, если эта милость не будет оказана, ему придется заложить Грузино, дабы оплатить поездку. «Это имение – моя судьба, – добавил он, – со времени, когда оно было мне пожаловано, я не прибавил к нему ни одного крестьянина и ни пяди земли ни покупкой, ни арендой Всемогущий император, все, что я говорю, так истинно, что я могу представить это даже на суд своих врагов. Я думаю, они могут почувствовать смятение в своих умах, если, прочитав вышеупомянутое, не отнесутся ко мне со справедливостью. Я вверяю себя Богу, читающему человеческие сердца, и всемилостивому императору, августейшему брату императора, память которого благословенна. В честной службе вашему величеству я не воспользовался ни чином, ни почестями, ни богатством; я имел счастье заслужить лишь одну награду – более великую, чем все остальные, – высочайшее доверие мне. Она вдохновляла меня на службу ему и будет мне утешением до конца моих дней. Впоследствии беспристрастный судья – потомство – вынесет правильный вердикт за все»[173].
В ответ император пожаловал Аракчееву 50 тысяч рублей, но он, как обычно, предпочел не принять подарок и послал деньги Марии Федоровне в дар приюту для дочерей погибших на войне.
В отсутствие Аракчеева военными поселениями управлял Клейнмихель. Возможно, Аракчеев подозревал, что навсегда теряет свою государственную должность. В последнем распоряжении, адресованном всем поселениям, он подводит итог сделанному и впервые благодарит всех, кто помогал ему в этом великом начинании и часто получал от него в прошлом похвалы и оскорбления. Никогда не избегая похвалы себе, он начал с того, что подчеркнул свою личную роль в этом предприятии. «Это великое национальное начинание, уникальное и почти не имеющее прецедентов, по праву привлекло внимание всей Европы. Оно обязано своим основанием величайшему из императоров – Александру. Счастливая идея военных поселений зародилась в его мощном разуме и созрела под его мудрым руководством.
Сначала в этот план был посвящен только я. Мне оказал честь своим доверием его величество, лишь мне посчастливилось получить его распоряжения и следовать его указаниям. Я выполнял святую волю его величества, хотя эта работа была для меня новой и мне приходилось работать с новыми людьми. Мне приходилось одновременно учить и учиться; объяснять и толковать каждую цель военных поселений, так как они были неизвестны. Мне приходилось защищать их от несправедливой критики, которая пугала не только низкие чины, но даже и некоторых из вас, офицеров поселений. Этого оказалось достаточно, чтобы довести до истощения человека моих лет, обладающего слабым здоровьем…
Мои уважаемые коллеги, покидая вас, я выполняю приятную обязанность: выражаю свою огромную и искреннюю благодарность за верную службу, которую вы несли все время, когда находились под моим командованием. Ваше уважение к долгу и своему призванию заслуживает похвалы… Ибо ни один из наших офицеров не участвовал в позорном заговоре, раскрытом правительством. Это делает честь войскам военных поселений и, конечно, останется как их замечательная особенность в истории государства Российского»[174].