Чувства, подобные этим, не способствовали тому, чтобы Сперанский снискал любовь дворянства, и действительно, с того момента, как Александр приблизил его к себе, дворяне все больше его ненавидели. Но знаком особого расположения императора стало то, что он сопровождал Александра на вторую встречу с Наполеоном, состоявшуюся в Эрфурте осенью 1808 г., когда Наполеон безуспешно попытался убедить Александра участвовать вместе с ним в завоевании Австрии. В течение этого года оппозиция французскому альянсу в России скорее росла, чем уменьшалась, но в этом вопросе Александр был непоколебим. Присутствие Сперанского в Эрфурте не пошло на пользу его репутации в Санкт-Петербурге. Ходили слухи, что он попал под влияние Наполеона и пытался навязать императору отвратительные республиканские законы. Сперанский не собирался защищаться. Как и Аракчеев, он был безразличен к общественному мнению, пока его поддерживал император.
И Сперанский, и Александр не понимали, что, прежде чем проводить реформу, надо создать для нее благоприятные условия. Как бы то ни было, Александр держал в строгой тайне все, что касалось Сперанского, и впоследствии по столице поползли еще худшие слухи. Сперанский писал, что «законы не имеют никакого значения, когда они составляются на основе личного доверия, обсуждаются тайно и издаются без оглядки на общество». Как раз эта ошибка и была совершена.
Сегодня план Сперанского выглядит как оригинальная схема согласования власти трона с существующими социальными и административными элементами, которые могут быть использованы для работы с монархом и влияния на него. Он обеспечивал четкое разделение власти в ее основе с тремя ветвями управления: судебной, возглавляемой Сенатом; исполнительной, включающей в себя министерства и губернаторов; и законодательной, в которой должны быть народные собрания различных уровней. Эти три ветви объединялись в Государственном совете, возглавляемом императором, который по-прежнему обладал высшей властью. Несомненно, Сперанский надеялся, что император будет все больше и больше руководствоваться предложениями совета; тот будет представлять законы, предлагаемые законодательными органами, и одновременно контролировать их исполнение министерствами. Наконец, в совете должны были быть созданы четыре департамента, включавшие в себя различные министерства.
Когда Александр увидел план Сперанского в целом, то проявил свойственную ему нерешительность. Становившийся болезненно чувствительным при малейшем покушении на его власть, он боялся лишиться даже части своей свободы действий. Ему не приходило в голову, что предлагаемая система, вовлекая в управление страной наиболее влиятельных людей, могла при умелом с ней обращении скорее увеличить, чем уменьшить власть императора и открыть ему путь для осуществления фундаментальных социальных реформ. Хотя Сперанский ясно сказал ему, что план имеет смысл, только если осуществить его полностью, Александр предпочел действовать постепенно и принимать половинчатые меры. Он решил на время проигнорировать судебный и законодательный органы и первым делом создать Государственный совет, департаменты которого ратифицировали бы мероприятия, представленные министерствами, и контролировали бы их исполнение.
Лишь четыре человека – Кочубей, Салтыков, Лопухин и Румянцев – в полной мере знали о масштабе этих планов. О реформе собирались объявить в начале 1810 г., И В последние недели 1809 г. Сперанский и Александр работали вместе. Из всех людей, приближенных к императору, которые не были посвящены в план, Аракчеев, пожалуй, обиделся больше всех. Он всегда высоко ценил свою особую дружбу с Александром и после шведской кампании полагал, что ему удалось полностью восстановить доверие императора. Строго говоря, его полномочия не выходили за рамки военного дела, но он полагал, что его хотя бы проинформируют, если не обратятся к нему за консультацией по такому важному вопросу. Он не только боялся растущего влияния Сперанского, но чувствовал, что его престиж оказался под угрозой. Поэтому Аракчеев с нарастающим раздражением прислушивался к слухам и наблюдал за приготовлениями к переходу на новую систему.
В конце ноября Александр приехал в Москву, и там к нему присоединились несколько министров и чиновников, включая Аракчеева. Сперанский в Санкт-Петербурге поддерживал ежедневный контакт с императором с помощью оригинального метода передачи конвертов без адреса со специальной печатью на них Мельникову, одному из камердинеров Александра, который затем посылал их в Москву. Чиновники в Москве были заинтригованы прибытием этих писем от камердинера и слышали, как Аракчеев с усмешкой заметил: «Мельников – важный человек»[89].
Когда император со свитой вернулся в Санкт-Петербург, Аракчеев собрался ехать в Грузино. Он решил покинуть столицу, когда объявят о начале реформ, в подготовке которых он не участвовал. Однако Александр догадывался о раздражении Аракчеева и попросил его остаться, пообещав, что он вместе с ним ознакомится с реформой до того, как она будет опубликована в Новый год. 27 декабря Аракчеев наконец получил письмо, в котором сообщалось, что император встретится с ним вечером этого же дня. Проходили часы, но его не вызывали. Поздно вечером раздался звон колокольчика, и в дом вошел Сперанский. Александр прислал с ним лишь главы из проекта указа и распорядился, чтобы он устно объяснил все военному министру.
Минут через десять Сперанский поспешно ушел, а Аракчеев вызвал своего секретаря Марченко. «Я никогда не видел его в такой ярости, – писал Марченко. – Он даже не взглянул на бумаги, которые у меня были для него, но приказал мне прислать их в Грузино, куда, как он сказал, немедленно собирается уехать»[90]. Аракчеев действительно был разгневан. Он убедился, что Александр продемонстрировал ему свое пренебрежительное отношение и этим жестом хотел подчеркнуть, что положение Сперанского выше, чем его. По прибытии в Грузино он написал императору письмо: «Государь, я пользовался вашим расположением пятнадцать лет, и бумаги, которые я получил сегодня, – еще один знак того, что я продолжаю им пользоваться. Таким образом, я не могу ждать, чтобы изучить эти важные государственные документы. Перед отъездом, государь, я все прочитал, но я не осмелюсь высказывать свое суждение, пока не изучу их еще раз в меру своих знаний и способностей.
Государь, вы знаете, какое образование я получил в юности. К моему сожалению, возможности мои были крайне ограниченны, поэтому я чувствую, что в моем нынешнем возрасте я всего лишь знающий офицер, способный только на управление нашими военными делами. Именно поэтому я по вашему приказанию получил ту должность, которую в данное время занимаю. Но чтобы осуществить ваши мудрые проекты, вы сейчас нуждаетесь в министре, который получил обширное и основательное образование. Я этого сделать не в состоянии, государь, и не могу претендовать на такой пост, дабы не дискредитировать его. Мое сегодняшнее поведение и это письмо тому подтверждение».
Александр довольно холодно отреагировал на эту вспышку раздражения Аракчеева, в которой проявилась не только ревность из-за того, что его не допустили к работе Сперанского, но и чувство ущербности из-за недостатка образования. Аракчеев то презирал тех, кто получил образование лучшее, чем он, то завидовал этим людям. Как государственный деятель, он понимал, в каком невыгодном положении оказался из-за своего незнания истории и права, и офицер, работавший у него, заметил, что «он был хорошим объектом насмешек для тех людей, которые обсуждали эти вещи в заученных, но несвязных фразах»[91]. В своем ответе Александр проигнорировал эти соображения и предпочел объяснить Аракчееву причину, задев самое больное его место: «Алексей Андреевич, не могу скрыть от вас огромного удивления, которое вызвало у меня ваше письмо. Я не могу согласиться с вашими доводами. Если вы до сих были весьма деятельны на своем посту, почему же вам не поучаствовать в создании Государственного совета? Каждый, кто читал новую Конституцию, понимает, что Государственный совет создается только на благо империи… Будьте честны с самим собой и спросите себя, какова же реальная причина вашего отъезда, и вы не обнаружите ее…
…Если вопреки моим надеждам мое письмо не убедит вас, я имею, по крайней мере, право призвать вас продолжить вашу работу, как подобает долг человеку чести. И при нашей встрече вы мне скажете, действительно ли вы все тот же граф Аракчеев, на лояльность которого я могу всецело положиться, или мне придется назначить нового Военного министра»[92].
Получив это письмо, Аракчеев вернулся в Санкт-Петербург, но смягчить его было не так-то легко, и он снова пишет Александру и просит его найти ему преемника. Возможно, он знал, что император не позволит ему уйти. Кроме того, в результате предыдущего прошения об отставке он был повышен рангом до министра. В этом случае, поостыв, он решил найти хоть какое-то утешение в том, что Александр его вернул. И он снова оказался в выигрыше. После долгой беседы с императором наедине Аракчеева спросили, останется ли он на своем нынешнем посту или примет назначение на должность главы нового Военного департамента Государственного совета. Выбор был за ним, и Аракчеев решил принять назначение в совет, заявив, что «лучше быть начальником, чем иметь начальника над собой». Примирение произошло, и монарх с министром снова были верными друзьями. В подарок на Новый год Александр прислал Аракчееву сани и пару лошадей. Аракчеев был доволен, а Марченко писал, что «это был знак необычайного расположения».
Глава 5
ДРУГ ИМПЕРАТОРА
В России никто не свободен, кроме нищего и философа.
Новым военным министром стал Барклай-де-Толли, и в начале 1810 г. он вернулся в Санкт-Петербург со своей должности генерал-губернатора Финляндии. Барклай происходил из шотландского рода, который обосновался в Эстонии в XVII в. после английской революции. Он был честным и популярным военным, но, хотя армейское командование радовалось его назначению, он оказался не слишком хорошим министром. «Он был честным человеком, но больше походил на вдову министра, чем на министра», – писал чиновник, который прежде служил при Аракчееве, а солдаты быстро переделали фамилию нового министра в «Болтай-да-и-только».
Сам же Аракчеев быстро понял, что ошибся, решив, что, занимая пост главы Военного департамента Государственного совета, сможет контролировать Военное министерство. Вскоре стало ясно, что совет, на деле лишенный своей законодательной функции, не смог оправдать надежд, на него возлагавшихся. Прежний Комитет министров, который Александр по привычке созывал, когда хотел что-то сделать быстро, начал собираться, как и прежде, хотя Сперанский изо всех сил сопротивлялся этой практике. В первый год своего существования совет был довольно деятельным, но, когда угроза войны увеличилась, император стал им пренебрегать, и его активность пошла на спад. Предсказание Сперанского, что реформа окажется невозможной, если его план не будет реализован полностью, оказалось верным.
Сначала Аракчеев попытался крепко взять в руки военные дела. Он справедливо указал Барклаю на важность вопроса снабжения. «Когда я принял военное министерство, – напоминал он Барклаю, – я не нашел во всем Департаменте снабжения ни одной исправной винтовки, ни одной запасной ружейной амуниции». Будучи отделенным от административной машины, Аракчеев постепенно обнаружил, что власть ускользает из его рук. Генеральный штаб вновь заявил о своих правах. Реформа 1810 г. «смыла его, как наводнение – большой дуб», – писал полковник Тишин, офицер Военного министерства. Аракчееву пришлось доверить Барклаю основную задачу скорейшего увеличения армии, и теперь он проводил большую часть своего времени в Грузине.
Он продолжал встречаться со своим братом Петром, который весь год работал вместе с ним в министерстве. Петр был совсем не похож на Аракчеева – беспечный, легкомысленный, вечно в долгах. Но он достаточно успешно дослужился до должности военного коменданта Киева. И он, и его жена искренне обрадовались Аракчееву, когда тот вернулся. «Дорогой брат и друг, – писал ему Аракчеев в начале 1810 г., – ты оказал мне огромную помощь в то нелегкое для меня время, когда я руководил военным министерством. Всем известно, что ты взялся за этот нелегкий труд только из чувства долга перед нашей семьей, и, сделав это, стал моим великим помощником в выполнении воли нашего императора… Пожалуйста, прости меня за то, что я посылаю тебе три тысячи рублей для уплаты долга, о котором я слышал. Пожалуйста, прими эти деньги, ибо, если ты это сделаешь, я буду знать, что все, что ты делаешь, основывается на наших семейных связях и братских чувствах». Петра всегда связывали с Аракчеевым финансовые обязательства; позднее, в том же году, мать попросила его купить в Санкт-Петербурге маленький дом для Петра и его жены; и, когда мать умерла, брат просил передать свою долю поместья Елизаветы Андреевны.
В первые месяцы 1810 г. Аракчеев снова почувствовал, что топчется на месте. Несмотря на множество трудных моментов и неудач, он знал, что семь лет, в течение которых он руководил военными делами, вернувшись в Санкт-Петербург в 1803 г., были довольно успешными. Он укрепил важную часть армии, руководил важной кампанией и утвердил себя как деятельный министр. За это время он сохранил расположение императора, но, как показало дело Сперанского, Александр пока еще не проявил намерения ввести его в число своих ближайших советников или расширить поле его деятельности за пределы военной сферы. Кроме того, из-за своей непопулярности среди многих влиятельных людей из окружения императора Аракчеев немногого бы добился, если бы не поддержка императора.