В этом отношении Константин был не одинок. Практически все последующие императоры, за редким исключением, жаждали церковного мира, и готовы были поддержать те догматические формулировки, которые наиболее приемлемы для большинства наличных епископов. За редким, повторим, исключением, никогда императоры не навязывали свою точку зрения епископам и богословам по каким-либо вероисповедным вопросам. Мир церковный для правителя всегда был гораздо важнее, чем какая-то принципиальная догматическая точность. Можно было бы, пожалуй, упрекать царей в том, что ради церковного единства они стремились всегда поддержать партию большинства силой. Или в том, что они не смогли правильно отгадать, за какой именно из враждующих церковных партий стоит большинство. Но и это не есть диктат гражданской власти, ведь сама-то «партия большинства» уже складывалась к тому моменту в самой церкви. А содержать в равновесии несколько ожесточенно враждующих церковных группировок и стремиться при этом к социально-государственной устойчивости, столь необходимой любому правителю, – это, знаете ли, выше всяких человеческих сил! Поэтому упрек власти в том, будто она свои порядки, правила или доктрины навязывала церкви, исторически совершенно не состоятелен. Сама церковь в своих нестроениях, раздорах и смутах виновата на порядок больше.
Заключил император Константин свои благодеяния церкви грандиозным делом – восстановлением Иерусалима и святых мест. Венцом его искреннего служения Церкви стал собор, освятивший храм Воскресения Христова над Гробом Господним. Деяние, имевшее гигантское миссионерское значение на века вперед! Впрочем, нам еще предстоит к этому вернуться.
Константин принимал империю, в которой христианская вера охватывала исчезающее малый процент христианского населения: может быть, три, пять или семь процентов, примерно так. Оставил же он империю, в которой христиан было в разы больше. Конечно, законно поставить вопрос: каково было духовное качество таких христиан, которые стали христианами, когда это стало безопасно и даже выгодно? Но об этом может судить только Бог. Очевидно, что даже если на одного искреннего христианина пришлось бы по одному лицемерному, – дело Константина уже было с лихвой оправдано перед историей и перед Церковью.
Провиденциальный аргумент
Этот аргумент может быть убедителен для тех, кто верит в Бога и осуждает государственную церковь с евангельской позиции. Каким бы ни был Константин, но после него церковь на 12 – 16 веков «нырнула» в эпоху государственного бытия. И везде далее сосуществовала с монархической властью в сложных отношениях: от союза, до гонимого состояния. Спрашивается: могло ли это быть случайным? Где Бог, который судьбы всего христианства, всей Церкви держит в своих руках? Как Он мог бросить на произвол случая и человеческих грехов столько судеб тех людей, за которых воплотился и принял смерть на Кресте? И если христиане развратились настолько, что уже никак не могли далее существовать, иначе как в «блуде» церкви с государством, то зачем Он продлил на века эту историю? Если Константин – уже антихрист, то почему не убил Его Христос, возвращающийся во славе, одним дуновением уст своих?
Двадцать веков никакая церковь не выдержала бы в гонимом ото всех властей состоянии, это очевидно. Если не пришел ожидаемый конец мира, но бытие церкви продолжилось в государственном или полу-государственном состоянии, значит, на то была явно воля Божия. Значит, и такое бытие Церкви служило спасению людей во Христе.
На это принято возражать, что будто бы церковь существовала тогда в виде отдельных подпольных еретических сообществ. Аргумент исторически слабый. Ведь сами эти сообщества возникли уже в период гонений, по сути, с самого первого века, абсолютно независимо от любой государственной власти. И были они настолько разнородными, настолько противоречащими друг другу, что усадить их за одну трапезу в Царстве Божием едва ли удалось бы. В самом деле, ознакомившись с историей этих сект, попробуйте сочетать, например, эвионитов с монтанистами, или новациан с манихеями. Уж и еж скрещиваются проще! Кучу этих сект никак невозможно считать некой «истинной церковью» в изгнании.
Вообще, не нужно защищать еретиков и сектантов, не ознакомившись с ними, с их идеями и нравами. А когда ознакомление приходит, то и сам изучающий подчас за голову хватается.
Для того церкви и дан опыт трех веков гонимого состояния, чтобы она познала опыт сектантской психологии и сектантского жития. Чтобы никогда больше, независимо от властей, этот путь не служил бы оправданием церковного бесчинства.
Библейский аргумент – вновь народная религия
Теперь, наконец, нам потребуется вся первая часть книги, где говорилось о Ветхом Завете. Наверняка, читатель уже догадывается, что в константиновскую эпоху сюжет начинает повторяться: религия избранников («ханифов», но уже не пустынных странников) превращается в религию народную. И этот процесс протекает через аналогичные же миссионерские компромиссы, через то же самое Божие снисхождение к людям, не являющимся подвижниками духа. И даже формы этого процесса во многом совпадают с далеким прошлым.
Конкретно у Константина все это началось с видения креста на небе и с изображения крестов на щитах. По рассказу Евсевия, в видении император видел знамение Креста на небе с надписью:
Удивительно то, что в последовавшей после этого битве Константин одержал неожиданно полную и безоговорочную победу над противником, превосходившим его силы вдвое. Его неприятель Максенций ухитрился совершить все возможные стратегические и тактические ошибки, был разбит и утонул при отступлении в реке. Исход битвы оказался таков, лучше которого не могло бы нарисовать победителю никакое воображение. Бессмысленно теперь гадать: чудо ли это Божие, или просто Промысел Божий. Факт в том, что произошло на редкость маловероятное событие, последствием которого стала буквально целая эпоха. Мораль тут не может быть иною: если вы признаете хоть какой-то разумный замысел в истории, разглядите же его здесь!
И все начинается с переосмысления Креста, как события и символа, с евангельского смысла на смысл народной религии. Можно слово «переосмысление» заменить здесь на «дополнение». Смысл добавляется, это очевидно. И очевидно, что этот добавленный смысл слишком «посюсторонний». Новое знамя и древко воздвизается, чтобы избавить народ от врагов чувственных, но не душевных и мысленных. И очень хорошо, что это знамя не чужого, не египетского бога, а знамя истинной евангельской веры. Хотя она и применяется уже не с евангельскими целями.
Даже если принять, что Константин никакого видения не видал, а просто велел изобразить кресты на щитах своих воинов, что, собственно, изменится от этого? Почти ничего. Удивительнейшая победа даруется ему все равно под знамением креста и никак иначе.
Собственно, далее Константин не пытался строить ни государственную церковь, ни народную религию. Он не ставил себе таких задач. Тем важнее понять, что процесс двинулся именно в этом направлении как бы сам собою. Люди хлынули в церковь. И тут же сама церковь, защищая себя от людей случайных и лицемерных, поставила на своем пороге шлюзы, то есть, ввела чин оглашенных. Не всех подряд допускали до крещения, но ввели повсеместно курсы для катехизации. Людей стали учить, им стали проповедовать евангельскую веру предварительно, прежде чем они сочетались бы Христу в святой купели. Это максимум, что могла бы сделать церковь, хоть как-то заботясь о «чистоте рядов». И она это сделала. Но само по себе средство это, оглашение с испытательными сроками, и не может быть надежным. Если христианином стать выгодно, то и не слишком искренние люди потрудятся, пройдут любые поучения и даже сдадут любые экзамены. При этом что происходит в их сердце – одному только Богу известно. А в целом церковь становится из общества лично призванных свыше людей, обществом с традиционной религиозной культурой.
Оглашение было, но параллельно с ним, именно с IV века набирала обороты практика крещения младенцев, которая и раньше существовала, но всеобщей не была. Впоследствии она стала доминирующей, (и по очень уважительной причине – младенческой смертности), так что институт оглашения потерял уже смысл. Христианами становились теперь по традиции и по воспитанию, а не по личному зову свыше.
Но разве не так было в Израиле в древние времена? Там тем более ни один младенец религию себе не выбирал. Согласия на обрезание не спрашивали у восьмидневных младенцев. И бар-мицву (обряд совершеннолетия с посвящением Закону) проходили тоже все юноши подряд. Личный фактор, личный религиозный выбор в народной религии даже не предполагался.
Казалось бы, в первые три века в христианской церкви доминировало другое отношение. Подавляющее большинство христиан это были люди именно лично призванные. И наверное, это было лучше, если судить по внутреннему человеку. Но таких всегда будет исчезающее меньшинство, значительно менее десятой части, – и вот Бог поворачивает руль истории в другую сторону.
Повторим: ни один человек в церкви, ни цари, ни епископы, в Константиновы времена не задавались такой сознательной целью: повернуть церковь лицом к народу, упростить вхождение в нее, сделать ее более обмирщенной и служащей земным и утилитарным целям. Однако же, Церковь в целом двинулась именно сюда. И когда мы замечаем совершенно аналогичный процесс во времена ветхозаветные, нам ничего не остается, как смириться с Божиим замыслом.