Потому что от предприятий требовалось выполнять и перевыполнять планы. А внедрение новшеств, переоборудование, нарушали бы производственный процесс. Соответственно, срывались планы, временно снижалась прибыльность. А это, в свою очередь, сказалось бы на фондах, премиях. Новшества требовали и капиталовложений. А где их взять? “Выбивать” в министерствах было долго и хлопотно… Так зачем они вообще нужны? И предприятия продолжали работать на старом, изношенном оборудовании, на старых технологиях. Это было проще, спокойнее.
С другой стороны, сама интеллигенция чрезмерно разрослась, по переписи 1979 г. она составила 19 % населения. Но научные, культурные, образовательные учреждения жили за счет государственных дотаций. Которые, соответственно, приходилось распределять среди такой массы учреждений и их сотрудников. И интеллигенция вела полунищенское существование, со старублевыми окладами. Подрабатывала во внеурочное время грузчиками, чернорабочими, в отпуск отправлялась на стройки. Ютилась по общежитиям, до старости дожидаясь квартир. И росло число “неудачников”, скептиков. Возможность улучшить свое положение открывалась на партийной работе, в управленческих структурах. К раздуванию этих структур стремилась и бюрократия, каждый начальник силился увеличить подведомственные ему штаты, а тем самым повысить и свой “вес”. И число аппаратчиков, управленцев всех уровней также чрезмерно разрасталось, их доля достигла 6 % всего населения [94].
Зато сельское хозяйство после “хрущевшины” так и пребывало полуразрушенным. В деревне оставались старики, из молодежи самые толковые и энергичные стремились перебраться в города. Уходили учиться или служить в армию и обратно не приезжали. А возвращались такие, кто не мог нигде найти себе применения. Или не хотел. Жил абы как и спивался к сорока годам. Если в 1939 г. доля крестьян составляла 47–48 % советского народа, то к 1979 г. она упала до 15 %. Правда, Брежнев уделял очень большое внимение сельскому хозяйству. Для его развития выделялись значительные средства из бюджета. Но к качественным сдвигам в лучшую сторону это не привело. Просто деревня приучалась жить за счет государственных дотаций. И за счет внешней поддержки — на уборку урожая присылали солдат, студентов, интеллигенцию, срывали рабочих с предприятий (с сохранением окладов). Каждую “страду” на село мобилизовывалось 20 % всех взрослых жителей СССР!
Но разрушение сельского хозяйства и урбанизация вызывали другие побочные явления. Раньше деревня с многодетными семьями являлась своего рода “инкубатором” страны, главным источником прироста населения. Теперь этот источник иссяк. А квартирный вопрос в городах, низкие заработки интеллигенции вели к снижению рождаемости. Впрочем, нет, сваливать все на жизненные условия было бы совсем некорректно. В послевоенные годы они были гораздо хуже, но на тысячу человек населения рождалось 15–17 детей в год. Эта цифра упала чуть ли не вдвое. Сказывалась и общая бездуховность. Сказывались потуги “быть современными”, “культурно пожить” самим, женская эмансипация, пьянство. Росло количесво абортов, разводов. Прирост населения обеспечивался в основном за счет народов Средней Азии, Кавказа, Закавказья, где он был в 2–3 раза выше общесоюзного
А при таком положении и приток молодежи в производство неуклонно падал. Хотя в Советском Союзе до сего времени развитие экономики было экстенсивным. Повышение выпуска продукции достигалось в основном за счет строительства новых предприятий. Из-за нехватки кадров этот путь становился невозможным. Даже и на тех предприятиях, которые уже действовали, количество свободных рабочих мест достигло 12 млн. Началось и постепенное, но неуклонное сокращение обрабатываемых земель…
Однако никаких радикальных решений, чтобы предолеть эти проблемы, не принималось. И они продолжали накапливаться, дополнять друг друга, усугубляться. Все руководство страны состояло из деятелей того же поколения, что сам Брежнев. Это были выдвиженцы 1930-х. Они достигли высших постов в Политбюро и правительстве уже в солидном возрасте — и продолжали стареть в обретенных креслах. Поэтому склонности к каким-либо резким поворотам не испытывали. По сути при Брежневе наконец-то исполнились мечты советской номенклатуры. Только теперь она обрела возможность спокойно жить, в полной мере наслаждаясь достигнутой властью, привилегиями и почетом. Смена руководящих деятелей затормозилась. Высшие посты становились пожизненными, а медицинское обеспечение у таких начальников было превосходным, поэтому жили они подолгу. Естественно, старались продвинуть своих детей, внуков. И партийно-государственная верхушка превратилась в почти замкнутую касту, недоступную для проникновения посторонних. Жила в особом мире спецснабжений, спецмагазинов, спецполиклиник, элитных учебных заведений.
Брежневское правление полностью отвечало чаяниям этой верхушки. Было консервативным, предсказуемым, избегало любых встрясок и ломок. Конечно, не обходилось без интриг и “придворной” борьбы. Но и эта борьба отныне протекала тихо, кулуарно. Сперва оттеснили от рычагов управления Подгорного. Потом Брежнев отодвинул и затер Косыгина. Но такие “баталии” даже не выносились на съезды и пленумы, не сопровождались никакими громами и молниями на головы побежденных, перетряхиваниями аппарата. Проигравших просто переводили на менее значимые должности. Или отправляли на пенсии “по состоянию здоровья”, не лишая ни привилегий, ни наград.
Партийные съезды превратились в сугубо парадные мероприятия. Заслушивались длинные отчетные доклады, похожие на доклады предыдущих съездов и никому по большому счету не интересные. Планы пятилеток объявлялись выполненными и слегка перевыполненными. Принимались следующие. Съезды единогласно голосовали “за”, избирая руководство, предложенное этим же самым руководством. А когда по построенным нефтепроводам и газопроводам за границу потекли советские нефть и газ, оплачиваясь миллиардами “нефтедолларов”, начатые было преобразования экономики и вовсе заглохли. Острая нужда в них отпала, а без реформ было спокойнее. Дальше Брежнев и его коллеги поплыли по инерции. Идет как идет.
Правда, многие факты позволяют утверждать, что и в это время осуществлялись влияния отнюдь не безобидные, закладывались и готовились “мины замежденного действия”. Автор этих строк, будучи школьником, в конце 1960-х переехал в Эстонию. И впечатления о том, насколько жизнь в Прибалтике отличалась от России или Украины, были разительными. В то время в российских школах велась усиленная антирелигиозная пропаганда, устраивались соответствующие уроки, просмотры фильмов. А там открыто действовали кирхи, молельные дома сектантов. В школах многие мальчики и девочки ходили без “октябрятских” звездочек или пионерских галстуков. Все знали, что они баптисты или адвентисты, но это никого не смущало, никаких проработок и нареканий не вызывало. Считалось в порядке вещей.
В сфере торговли, мелкого производства царил подлинный “нэп”. Существовала масса кооперативных предприятий, магазинов. Эстонии была оставлена свободная связь с “родственной” Финляндией, кооператоры завозили оттуда товары, дефицитные в СССР, и перепродавали. Чтобы покупать их, любой житель Эстонии мог вступить в кооператив, платил небольшие взносы — и пожалуйста, приобретай. Действовали особые модели сельского хозяйства. И оно было не убыточным, а прибыльным! Колхозы имели почти полную самостоятельность. При уборке картошки каждое утро к городскому рынку десятки окрестных колхозов присылали свои автобусы, вывешивали расценки, нанимая на день рабочую силу. Причем хорошо платили. Даже заводские рабочие брали в этот период отпуска за свой счет, подзаработать на картошке оказывалось для них выгодно!
А вот на Россию подобные модели почему-то не распространялись. И сейчас, задним числом, начинаешь осознавать, что для Прибалтики
Многие “особенности” сохранялись и в республиках Закавказья, Средней Азии. В частности, и здесь не было религиозных преследований. Действовали мечети, в Армении и Грузии — христианские храмы. Даже партийные работники были крещеными и крестили своих детей, за что в России, на Украине, в Белоруссии любой поплатился бы партбилетом. Сохранялись здесь и возможности личного обогащения — путем вполне легальной продажи государству мандаринов, винограда, фруктов, шерсти по высоким ценам. Представители южных республик вели выгодную торговлю на русских рынках, расширяли сети своего влияния, организовывали системы переправки товаров. Это оказывалось можно. И накапливались состояния, капиталы, которые пригодятся в будущем. А вот русские со своими товарами на закавказские и среднеазиатские базары почему-то не ездили…
А в Ферганской долине существовал некий “независимый” центр ислама. Действовали особые мечети, особые школы, не пойми откуда появлялись улемы, становились наставниками учеников. И этот “независимый” центр не подчинялся духовному управлению муфтия в Ташкенте! Функционировал сам по себе. Причем он оказывался не подконтрольным и для местных властей, которые в его деятельность не лезли и не пытались вмешиваться. Откуда-то знали, что “нельзя”. Но и Москва подобной деятельности “не замечала”. Стоит ли удивляться, что после развала СССР в Ферганской долине возникнет мощный очаг исламизма?…
Словом, для разных регионов и разных национальностей политика партии и правительства получалась весьма не одинаковой и, можно сказать, “своеобразной”. Но при всем при том характерной чертой эпохи оставались строгие установки “партийности”. Именно в это время идеолог М.А. Суслов стал полновластным “серым кардиналом”. Ведь в условиях нарастающих трудностей, отсутствия ясных целей и перспектив идеология признавалась главным средством, способным цементировать народ, сохранить его единство, мобилизовывать на те или иные задачи. В новой, “брежневской” конституции, принятой в 1977 г., впервые законодательно определялась роль партии как “руководящей и направляющей силы”, “политического ядра общества” — даже в “сталинской” конституции таких определений не было.
Укрепление “партийности” осуществолялось и путем значительного роста партии. Вступление в нее было весьма желательно для карьеры, для повышения авторитета, общественного статуса. И если в 1952 г. в ее рядах стстояло около 7 млн человек, то к 1980-м гг коммунистов насчитывалось уже более 18 млн. Считалось, что эти миллионы станут проводниками партийной линии в народе, помогут воодушевлять и регулировать его. Но в действительности такой рост вел к обратным результатам. К девальвации статуса коммуниста. Членство в КПСС становилось в значительной мере формальным, означало лишь обязанности платить взносы и просиживать на партсобраниях. Но вдобавок люди-то были не глупыми. Участвовали в тех же партийных мероприятиях, слушали доклады и отчеты, изучали спущенные им документы съездов. И убеждались, что они совершенно не соответствуют настоящей жизни. Поэтому приучались жить с “двойной моралью”, на собраниях говорить одно, а дома и с товарищами — другое.
В особенно широких и навязчивых формах идеологическая пропаганда насаждалась в армии — все стены обвешивались наглядной агитацией, массу времени занимали политбеседы, политинформации, партийные и комсомольские мероприятия, занятия в системах марксистско-ленинской подготовки, конспектирования “первоисточников”, каждого из многочисленных выступлений Брежнева, материалов съездов и пленумов. Предполагалось, что такая обработка сделает из военных убежденных защитников коммунизма. А на самом деле эффект был противоположным. У людей вырабатывалась стойкая неприязнь к “политмарксосу”.
В рамках укрепления “партийности” возобновились и гонения на Православие. Но возобновились на этот раз без шума, без масштабных кампаний. Закрывался то один храм или монастырь, то другой. А при этом Церковь решили окончательно “задушить” — давлением по двум направлениям. Чтобы, с одной стороны, через несколько десятилетий, не осталось священников. А, с другой, не осталось паствы. Для этого митрополиты получили запрет рукополагать новых епископов (а умрут существующие епископы, вот и некому будет рукополагать священников). И от Церкви принялись решительно отделять молодежь. Широко применялась статья “вовлечение несовершеннолетних в религиозную деятельность”. Если родители воспитывают ребенка в православных традициях — вот уже и преступление. За это лишали родительских прав, могли посадить. Наказания обрушивались и на священников, если в храмы приходили дети, исповедовались, причащались.
Продолжались и тайные убийства священнослужителей. Так погибли священники Горгула, Котик и десятки других. Ну а попытки противодействовать антицерковной политике влекли репрессии. По обвинению в антисоветской деятельности был привлечен к ответственности о. Дмитрий (Дудко). В 1980 г. прошел политический процесс по делу о созданном было Христианском комитете защиты прав верующих. Один из подсудимых, о. Глеб (Якунин), в своем последнем слове сказал: “Благодарю Бога за ту судьбу, которую Он мне подарил”.
Однако попытки подменить Веру идеологией оказывались все менее результативными. За “идеалы” прошлого еще получалось держаться. А вот в настоящем эти “идеалы” все чаще подводили. Например, Хрущев сдуру наобещал, что через двадцать лет советские люди будут жить при коммунизме. Но уже вскоре стала очевидной полная несбыточность подобных утопий. И по мере приближения срока, названного Никитой Сергеевичем, идеологам пришлось крепко поломать голову, как же выйти из положения? Чтобы и с народом объясниться, и не расписываться в провале прежних планов. Впрочем, не только планов, но и марксизма в целом — напомню, по его положениям предстояло отмереть и государству, и товарно-денежным отношениям, и институту семьи и брака и еще много чему. А советские лидеры и номенклатура отказываться от государственной власти, денег и семей никак не собирались.
Выходом стала концепция о построении в СССР “развитого социализма”. Который, дескать, является переходным этапом на пути от социализма к коммунизму. В конституции 1977 г. давались определения “развитого социализма”. Указывалось, что государство “выполнило задачи диктатуры пролетариата, стало общенародным”, что в нем создана “новая историческая общность — советский народ”. Что возникло “общество высокой организованности, идейности, и сознательности трудящихся… законом жизни которого является забота всех о благе каждого и забота каждого о благе всех”.