– Любили. Ага, как же! Деньги ты отцовские любила – вот и вся любовь. Матушкины платья да украшения присвоила, теперь и до батюшкиной жизни добралась, мерзавка, – басил Степан.

– А ты сам-то давно ли полюбил отца? Ещё недавно собачился с ним из-за каждой мелочи, – парировала супруга убитого.

– Так из-за тебя, тварь, у нас ссора и случилась! – возмутился наглому обвинению пасынок.

– А-а-а! Помогите! – совсем по-бабьи заголосила госпожа Колбинская, закрывая лицо руками.

Степан изловчился и накинулся на неё. Господин Самолётов отважно ринулся в гущу событий. Городовой тоже без дела не стоял. Даже Анхен каким-то образом оказалась втянута в это безобразие. Худо-бедно, но они растащили клубок из родственников жертвы. В потасовке госпожа Ростоцкая прикоснулась к руке Ольге и выпала из реальности, как тогда, в детстве, в гимназии. Это что же, со всеми Колбинскими у неё теперь будут эти затмения? Гостиная на даче в русском стиле покачнулась, воздух пошёл слегка заметной рябью, и вдруг всё изменилось.

Ольга вошла в спальню мужа и старалась на него не смотреть. Иван Дмитриевич всё также лежал на кровати – бледный, с посиневшими губами. На полу валялась разбитая посуда, темнело пятно от чая – поднос с завтраком выскользнул у неё из рук, когда она заходила сюда в прошлый раз. Глашка побежала за доктором, а ей надобно осмотреться до его прихода.

– Ах вот оно как! Ну, ну, – сказала вслух Ольга, стоя у рабочего стола покойного.

Она рывком выдернула со стола желтоватый лист казённой бумаги. Взгляд бегал по ровным строчкам бланка, исписанного каллиграфическим почерком. Услышав голос господина Цинкевича в доме, Ольга воровато оглянулась – делать нечего, госпожа Колбинская сложила бумаги за лиф платья.

Анхен отдёрнула руку и выбралась из этого змеиного клубка, состоящего из малорослого драчливого Степана и его коварной мачехи, а также служащих полиции. Госпожа Ростоцкая отошла к дубовому буфету, наблюдая, как Иван Филаретович встал между враждующими и развёл руки в сторону, предотвращая дальнейшие попытки нападения пасынка или вдовы. Городовой же с трудом удерживал Колбинского-младшего – мал да удал.

– Кхе-кхе! Ха-ха! Забавно, однако, – цинично заметил доктор, улыбаясь и поддерживая спадающий фиолетовый пояс.

– Господа, побойтесь Бога! Труп Вашего близкого родственника не совсем ещё остыл, а вы ведёте себя неприлично. Неприлично! – рявкнул господин Громыкин.

Это прозвучало убедительно. Степан отвернулся от всех, толкнув городового – да отстань ты! Запыхавшаяся Ольга прошла и села в кресло красного дерева, театрально закрыв лицо руками.

– Фёдор Осипович, можно Вас? – спросила Анхен, решившись.

Она подошла к рыжебородому дознавателю и уверено отвела его в сторонку. Там… за лифом блузки… под платьем… бумаги…

– А Вы откуда знаете? Откуда? – недоверчиво отстранился от неё господин Громыкин.

– Почувствовала драки в процессе я. Шуршало, – нашлась художница.

– Сударыня, у Вас под платьем что-то есть? Есть? – спросил напрямик рыжебородый дознаватель, обращаясь к Ольге.

– Нижнее белье. Показать? – отрезала госпожа Колбинская.

– А вот дерзить не надобно. Ни к чему это, – спокойно, с достоинством ответил господин Громыкин, округляя глаза-пуговки. – Иван Филаретович, возьмите кухарку и обыщите вдову. Обыщите.

Ольга встала, вспыхнув от гнева, но посмотрев на господина Самолётова, уверенно направляющегося к ней, и поняв серьёзность положения, обреченно села обратно в кресло.