Рождество 1921 года было сильно омрачено тем, что экспертиза Оскара в деле «Толстяка» Арбакла не помогла присяжным прийти к единому решению, — чудовищный результат, по мнению криминалиста. И теперь ему приходилось вымучивать веселье с домашними, вместо того чтобы работать с уликами в лаборатории внизу. «Нужно подготовиться к тому, что я проведу целый день, выслушивая восторженные восклицания по поводу различных подарков, которые получат члены моей семьи. Хотя, по-моему, все эти предметы на редкость бесполезны как для них, так и для кого угодно», — жаловался Оскар Кайзеру.
Наверху одиннадцатилетний Теодор и семилетний Мортимер затеяли громкую игру. Сыновья, непоседливые любознательные мальчики, завидя отца, тут же забрасывали его бесконечными вопросами. Они унаследовали от матери многие прекрасные черты: в частности, прямые темные волосы, привлекательные кареглазые лица и уйму энергии. Впрочем, последнее проявлялось в Марион иначе. Темперамент жены Оскар ласково называл «нервическим».
«Если я слишком тороплю Марион, у нее запросто может сгореть обед, да и сама она, чего доброго, заболеет, — шутливо писал он Кайзеру. — А что творится, когда мы спешим на поезд или еще куда-нибудь!»{276} Криминалисту часто приходилось скрывать от супруги не только ужасные подробности текущих уголовных дел, но и регулярные проблемы с деньгами — в те годы мужья не очень-то верили, что их жены хоть сколько-нибудь смыслят в том, как улучшить финансовое положение семьи. «Когда мы покупали подарки на Рождество, то расплатиться за них целиком могли только к сентябрю следующего года. Я считал своим долгом незаметно оградить ее от прозаических забот о хлебе насущном»{277}.
Оскара сильно угнетал нравственный аспект его профессии, а также пристальное внимание общественности. Тяжкое бремя лежало на плечах криминалиста: лишь за один год он отправил восемь человек на виселицу в Сан-Квентин. Не уверенный в себе перфекционист, искусно раскрывавший запутанные преступления, остро переживал высказывания в свой адрес, в частности, в прессе. «Я дико устал отправлять людей за решетку и мечтаю о переменах. За последние несколько месяцев мне удалось оправдать нескольких ложно обвиненных человек, но даже это было борьбой между жизнью и бесконечными размышлениями о самых горьких ее разочарованиях».
Оскар мог бы показаться излишне эмоциональным, но после десятка лет уголовных расследований он так и не привык к тяжести на душе. От профессиональной компетентности ученого зависели человеческие судьбы и жизни, однако его квалификация порой не впечатляла судей. «Я до сих пор не знаю, нашел ли свое призвание. Жизнь — это череда неудач»{278}, — мрачно заявил Оскар.
Он с волнением ждал январского суда над Арбаклом, которого станут защищать надменные дорогостоящие адвокаты, поэтому нынешнее Рождество почти не доставляло криминалисту радости. Исключение составляла одна традиция, которую он завел, помня, как в детстве огорчался в эти праздничные дни. Когда все приобретенные супругой подарки для семьи были разосланы по почте, а игрушки для мальчиков упакованы, Оскар сел в машину и отправился вниз по склону холма в центр Беркли — туда, где Армия спасения вела сборы пожертвований, и внес свой вклад.
Повторный суд над «Толстяком» Арбаклом в январе 1922 года вызвал в печати слабый отклик: никаких новых свидетелей, никаких новых слухов, которые можно выдать за факты. Дело Брэди против Арбакла разваливалось — свидетели говорили уже не так уверенно, а новых улик почти не прибавилось. Газеты предрекали оправдательный приговор. Пока Брэди разрабатывал новую стратегию обвинения, адвокат Арбакла готовился опорочить Оскара Генриха во время слушания 27 января.
«Правая мужская ладонь прижимает женскую, — пояснял криминалист, указывая на увеличенные фотографии. — Положение женской ладони на двери обусловлено давлением, оказанным мужской рукой»{279}. Это утверждение, сыгравшее центральную роль в аргументах обвинения на первом суде, никого из присутствующих на повторном процессе не удивило. Однако адвокаты Арбакла подготовили коварный ход, решив использовать рассказ офицера полиции, охранявшего тот самый люкс. По словам полицейского, Оскар и его помощница Саломея Бойл, начиная в сентябре работу на месте происшествия, появились в отеле весьма эффектно.
— Не вы ли представились помощнику управляющего отелем Шерлоком Холмсом, а вашего секретаря мисс Бойл назвали доктором Ватсоном?{280} — рявкнул Гевин Макнаб.
В зале суда послышались сдавленные смешки.
— Не припоминаю, — спокойно отозвался Оскар Генрих.
Криминалиста слегка позабавил этот выпад: сравнение с Холмсом делалось намеренно и с целью оскорбить. Желая опозорить Оскара, Макнаб переступил очень тонкую грань. Адвокат намекнул на существование предосудительных отношений между Генрихом и его помощницей: якобы Оскар запер двери люкса, чтобы никто не нарушил его уединение с молодой привлекательной помощницей.
– [Я запер двери], чтобы меня не беспокоили, поскольку обнаружил за собой слежку{281}, — объяснил ученый.
Тут уж публика разразилась громким хохотом. Криминалист дернулся на стуле. Оскар не изменял жене, был богобоязненным человеком, и эти грязные инсинуации не на шутку его разозлили. Профессиональная деятельность и репутация Оскара зависели не только от его навыков, но и от веры общественности в его порядочность. Макнаб решил очернить доброе имя ученого.
Оскар, внешне спокойный, приготовился к новым смехотворным заявлениям адвоката, и тот не заставил себя ждать. Макнаб утверждал, что два наложенных друг на друга отпечатка рук на двери номера на самом деле принадлежат не Рапп и Арбаклу, а Генриху и Бойл. Криминалист опроверг обвинение и предоставил отпечатки пальцев — как и собственные, так и своей помощницы. В ответ Макнаб лишь насмешливо ухмыльнулся. Оскара публично унизили, присяжные пялились на него со своих мест. И теперь благодаря хитрой ловушке Макнаба «Толстяка» Арбакла, скорее всего, оправдают. Желудок Оскара свернулся в тугой узел.
Настала очередь начальника полиции Августа Фольмера давать свидетельские показания. Оскар с облегчением слушал уверенные, обдуманные ответы друга. Фольмер подтвердил выводы криминалиста об отпечатках пальцев на двери: они действительно принадлежат Рапп и Арбаклу. По крайней мере, на Фольмера ученый мог всегда рассчитывать.
Во время суда Марион не особенно переживала за супруга, зато престарелая мать Оскара сильно беспокоилась за сына. В 1921 году Альбертина Генрих (ныне Роксбург), выйдя второй раз замуж за шотландца, проживала в городе Юрика, штат Калифорния. Она долгие годы переписывалась с сыном, причем исключительно на родном немецком. Оскар не реже раза в месяц посылал матери деньги — и так продолжалось не один десяток лет. Обязанность, которую сорокалетний ученый возложил на себя еще подростком, порой добавляла ему забот, ибо собственная семья Оскара нередко испытывала трудности с деньгами.
Ученый и сам едва сводил концы с концами: поставщики и кредиторы регулярно требовали выплат по долгам, а некоторые даже грозили расправой в случае неуплаты. «Позволю себе заметить, что эта выплата сделана мной вовсе не в ответ на ваши грубые угрозы, — писал Оскар продавцу стройматериалов. — Вероятно, вы уже поняли, что меня не так-то легко запугать, и я бы посоветовал впредь воздержаться от сочинения подобных посланий, которые к тому же весьма невразумительны»{282}.
Несмотря на угрозы, Оскар продолжал помогать престарелой матери. «Пожалуйста, не стесняйся обращаться за помощью, если тебе нужны дрова, уголь или что-нибудь еще, необходимое для удобства, — убеждал ее сын. — Готов выполнить любые твои пожелания, кроме одного — откладывать деньги впрок»{283}. Однако деньги заботили Альбертину меньше всего. В связи с двумя судами над Арбаклом на Оскара обрушилась известность — в основном с негативным оттенком. Альбертина, тревожась за безопасность сына, послала ему письмо; Оскар заверил, что все в порядке: «Не волнуйся, что я наживу себе врагов. У меня их нет, пожалуй, за исключением тех немногих, кому я должен. И не переживай, если люди обо мне судачат. Мое имя сейчас на слуху»{284}.
Уверенный тон Оскара проявлялся во всех письмах — кроме тех, что были адресованы человеку, который обладал столь же глубоким интеллектом и пониманием науки, — Джону Бойнтону Кайзеру. Два процесса над Арбаклом встревожили Оскара, испытывая его веру в судебную систему. Библиотекарь редко выносил оценку решениям друга или ему самому. Не осуждая Оскара, Кайзер обратился к нему с теплыми словами поддержки. Только рядом с Кайзером криминалист мог позволить себе приуныть, да и то лишь на мгновение.