Тамара тоже была блондинкой, на первое свидание я решил, что будет уместным прийти с цветами. Выбирая букет, понял, что это будет выглядеть пафосно, и купил одну розу. Тамара явно не ожидала такой галантности, поэтому быстро сообразила, что с ней делать: устроила какое-то шутливое гадание по розе, как по ромашке. Когда она оборвала в процессе гадания с розы все лепестки и выкинула её в урну, я понял, что заморачивать себе впредь голову излишней куртуазностью не стоит. Мы побродили по городу, когда это наскучило, обратился к ней с вопросом: «Слушай, а где мы бы могли с тобой поворковать, поуютней?» – Тамара взяла меня нежной, но крепкой рукой и повела на пляж, где мы поднялись на второй этаж солярия, место было козырное, но, увы, занято, тогда мы двинулись вдоль берега, выискивая местечко для уединения. Метров через сто наткнулись на какой-то ведомственный, огороженный стальным забором пляжик, это было то, что нужно. Забор пляжа уходил в море метров на двадцать, и я предложил своей избраннице разоблачиться и зайти со стороны моря. Но Тамаре влезать в воду не захотелось, и она предложила, не заморачиваясь, просто перелезть через забор, что мы осуществили. Зайдя чуть вглубь, подальше от возможных любопытных глаз, мы сдвинули два топчана. Когда тебе семнадцать лет и ты наедине с юной, красивой девушкой, думать некогда, да и, наверно, незачем, действуй, пока есть возможность. Главное, чтобы не мешали, но нам кто-то явно мешал, оглядевшись, я увидел, что из-за раздевалки, находящейся метрах семи от нас, на нас глядит какая-то рожа. Я вскочил с нашего ложа и, подскочив к нашему соглядатаю поближе, с удивлением узрел замшелого старикана – сторожа, который явно коротал время своего дежурства, наблюдая за влюблёнными парочками. Старик удивился моей реакции, махнул в мою сторону рукой и сказал: «Ты чего, парень, давай, давай», – явно не собираясь покидать своего наблюдательного пункта. Что поделаешь, он был в своём праве, это ж его работа, наблюдать за порядком, вот он и наблюдал. У меня такой поворот дела как-то отбил охоту продолжать свидание, я сказал Тамаре: «Собираемся, пойдём отсюда». Мы перелезли через забор, послонялись ещё по городу, я проводил её до дома, еле различимому в темноте, к дому было пристроено дощатое строение, напоминающее русские сени, мы чмокнулись на прощание, и я двинул домой.

Тамара жила на диаметрально противоположной стороне города, в районе, сплошь застроенном одноэтажными, по виду глинобитными домами, выкрашенными в белый цвет. Я представлял только примерное направление, в котором мне надо было идти. Южные ночи безлунные, темень – глаз коли, фонари только на перекрёстках, да и то не на всех. Я плутал, как в лабиринте, попадал в тупики, возвращался назад, пока на одной улице не увидел метрах в ста впереди белую мужскую рубашку, владелец которой двигался в правильном, как мне казалось, направлении. Мужик шёл ходко, уверенно, явно знал дорогу. Я пристроился к нему в кильватер, в метрах пятидесяти, и погнал. Через какое-то время мужик прибавил ходу, я тоже поднажал, ещё минут через пять белая рубашка стала стремительно удаляться, я понял, что он рванул бегом, мне не оставалась ничего, как мчаться за ним во весь опор. На бегу меня пробила ржачка, я понял, что он бежит от меня, считая, что я преследую его неспроста. А что, ночь тёмная, самая пора деревянной иглой кому-нибудь воротник пришить, но впереди уже показалась освещённая улица, от которой я хорошо знал дорогу к дому. Я сбавил ход, пошёл спокойно, наслаждаясь чудесной южной ночью. Дойдя до улицы, огляделся, надеялся увидеть своего сталкера, но его и след простыл. Жаль, хотелось отблагодарить.

Мы встречались с Томой, гуляли по городу, ходили в кино, иногда заходили в бар на набережной, выпивали по бокалу чего-нибудь слабоградусного, болтали о том о сём, затем я провожал её до дома и мы расставались. Однажды она назначила довольно позднее время встречи, мы зашли в бар, она выпила коктейль, я водочки, погуляли по набережной, по городу, стемнело. Дошли до её дома, у подъезда или сеней она сказала: «Подожди, я переоденусь и выйду, только дай слово, что не будешь приставать». Я, конечно, дал. Минут через пять показалась Тома в короткой ночной рубашке, она протянула мне руку и шепнула: давай сюда, я шагнул в подъезд за ней, а там темень непроглядная, в центре было несколько еле различимых ступенек, справа от которых, в глубине подъезда, была высокая как бы скамья, которую я не увидел, а нащупал, скорее, это было продолжение подиума, на который вели ступени. Томка уселась на эту сидушку, её одежда предоставляла мне такие необыкновенные возможности, но она же взяла с меня слово. Когда жар наших объятий потребовал эскалации действий, Тома жарко прошептала мне в ухо, касаясь его языком: «Какой-то ты сегодня несмелый». Я ответил с недоумением: «Ты ж просила не приставать». Она покрутила своей белокурой головкой и прошептала: «Глупыш, первый раз такого вижу. И кто ж нам верит, когда мы это просим?» – И тут я почувствовал, что чьи-то ловкие пальчики шустро расстёгивают мои брюки, и понял, что нахожусь в уверенных умелых руках, и полностью отдался в эти нежные, сильные и умелые длани.

Часа через полтора наше кипящее общение было прервано чьим-то мужским испуганным голосом: «Кто здесь?» Тамарка бодро ответила: «Это я, дядь Коля, проходи». В подъезд вошёл мужчина, шёл сторожко, боясь оступиться или наткнуться на ступени, ворчал: «Томка, бл…га, опять лампу выкрутила, только с парнями щупаться по углам». – «Да лан, дядь Коль, иди уже». – Дядя Коля явно свидание наше обломал, через полчаса Тамарка решительно меня отстранила и сказала: «Пойду, боюсь, козёл старый мать разбудит, припрётся с фонарём, а тут ты со спущенными штанами». Она прыснула, соскочила с сидушки, чмокнула меня, сказала «завтра там же» и усвистала вверх по лестнице. В темноте она ориентировалась гораздо лучше, чем дядя Коля.

На следующей встрече Тамарка подарила мне свою фотографию с надписью: «Алечке от Тамары». Мы гуляли, она была очень разговорчива, рассказывала мне интересные истории из своей жизни, о том, как она училась в школе, когда закончила её, как и когда начала заниматься плаванием, о том, как у неё пошли первые менструации, когда она была на представлении в цирке в белой юбке. Я внимал, не пытаясь вникнуть в трагизм положения девушки, попавшей в такую ситуацию. Она спросила, сколько мне лет, я гордо соврал: «Девятнадцать», – прибавив себе пару годков. Спросил, сколько ей, она сказала: «Двадцать один». – Я кивнул, не поверив. Поскольку из её рассказа ей выходило уже года двадцать три – двадцать четыре, но какая мне разница. Она поинтересовалась, где я живу в Москве, чем занимаюсь, я сказал, что работаю на заводе. Тамара задумчиво заявила: «А знаешь, всё бывает, может быть, я твоя будущая жена». Мне показалось, что я снова выпил разом двести граммов яичного ликёра, о женитьбе как-то ещё не думал и мужественно промолчал. Мне всё хотелось скорее снова попасть в её гостеприимный подъезд, о чём я недвусмысленно ей сообщил, но тут она грустно мне заявила, что этот старый пидор, сосед дядя Коля, спалил её напрочь матери, что, впрочем, не так и важно, она девушка взрослая и проводит время с кем хочет и как хочет, но он, гад, вдобавок вкрутил лампу и закрепил её провод под самым потолком, а выключить её невозможно, выключатель в общем коридоре, туда войдёшь, сразу спалишься. Мы грустно гуляли по городу, и мне пришла в голову отличная мысль: надо ехать за город, уж там, в лесу-то, найдём местечко, где уединиться. Я предложил такой вариант Томе, на что она ответила, что с лесами у них как-то не очень. Я спросил: «И что, уединиться невозможно?» Тома сказала: «Поехали, увидишь». Мы обговорили время и место встречи, я сообщил, что буду с другом, и расстались у её дома.

Утром субботы, нагрузившись вином и несложной закуской, мы ждали Томку в условленном месте, она явилась без опозданий. Ехать надо было на трамвае, который ходил с большими интервалами. Дожидаясь транспорта, вспомнили, что забыли взять стаканы, оставалось только спереть в каком-нибудь общественном заведении. Из всех общественных заведений на остановке были только киоск «Союзпечать» и три автомата с газировкой, у которых была очередь человек на восемь из-за того, что на все три автомата был всего один стакан. И как его спереть, ведь начистят рожу, причём безжалостно и с удовольствием, но, с другой стороны, угощать даму на пляже портвейном из горлышка, это ж моветон. Помозговав, я сформировал план похищения последнего, простите меня люди, не утолившие жажду в тот день, за мою подлючесть, стакана. План был прост, как варёное яйцо: стырить стакан в момент отхода от остановки транспортного средства, увозящего нас. Дождавшись появления оного на горизонте, мы заняли очередь в толпе страждущих испить водицы. Стояли строго друг за другом, я был первым. Получив в руки вожделенный стакан как раз в тот момент, когда наш автобус или трамвай гостеприимно распахнул свои двери, я засунул свои три копейки в автомат, наполнил стакан живительной влагой, выпив её в три глотка, разжал пальцы, и стакан упал в конический кулёк, свёрнутый из заблаговременно купленной в киоске газеты. Затем, сымитировав рукой возврат стакана в автомат, я проследовал в автобус, скрывая следы преступления, комкая на ходу пакет со стаканом. После меня Тамара, злонамеренно вовлечённая в кражу, прости меня Господи, ещё одна статья, засунула в автомат свою копейку, и автомат вылил свою порцию газированной воды без сиропа, постояла спиной к жаждущим секунд двадцать и проследовала в транспорт, затем те же манипуляции осуществил и Мокушка. Мы сидели в трамвае с каменными лицами, дожидаясь отправления, а возле автоматов начиналась буза. Народ, не находящий стакана, стал задаваться вопросом: куда он мог задеваться, чёрт его дери? Потом один умный, всегда в толпе такой найдётся, закричал, указывая на нас, сидящих в трамвае невинных людей, с простыми, добрыми и честными лицами: «Это они спёрли, вон те трое, которые в автобусе сидят!» – Этот умник стал подстрекать народ к расправе.

Как это возможно, бездоказательно обвинять людей в краже, да ещё подуськивать массы к физической расправе? Но в этот момент двери трамвая захлопнулись, и он умчал нас к морю, к счастью, к любви.

По прибытии на место я понял скептицизм Тамары. Подъевпаторье – это не Подмосковье, никаких лесочков или кусточков не было в помине, только море и примыкающее к нему бескрайнее поле. Пошлёпав мимо каких-то виноградников до моря, я обнаружил, к своему огорчению, что весь берег усеян небольшими группками людей, собравшихся на пикники. Располагались они на расстоянии метров пятидесяти – ста друг от друга, но в прямой видимости, и заняться любовью в таких условиях не представлялось возможным. С Витькой-то мы договорились, что при необходимости, по моему сигналу, он отвалит купаться и будет находиться у моря до соответствующего призыва, но тут-то, кроме него, глаз и ушей не сосчитать, планы мои рассыпались на глазах.

Для начала мы все отправились купаться, накупавшись, достали свою нехитрую снедь и выпивку и приступили к трапезе. Отдав должное недорогому, но вполне качественному, крымскому портвейну и закускам, мы с Тамарой переглянулись, ничего не говоря, поднялись, взяли подстилку и пошли прогуляться. Первым делом мы направились в недалеко расположенные виноградники, надеясь найти себе пристанище среди шпалер с виноградной лозой, но планы наши разрушил охранник, зорко стоящий на страже социалистической собственности. И тут мне в голову пришла мысль, гениальная, как, впрочем, все мысли, приходящие в мою голову: что, если удалиться от пляжа на большое расстояние, скажем, на километр, нас скроет бескрайний степной простор. И мы с подругой, обнявшись, ломанулись в степь. Жара стояла страшенная, нас уже изрядно развезло, поэтому, когда метрах в ста от моря мы обнаружили довольно глубокую канаву, в которой были даже признаки какой-то растительности, мне стало ясно: вот оно – то место, которое мы искали. Спустившись вниз, мы мгновенно расстелили нашу подстилочку, растелешились, и весь мир пропал, исчез, стал невидим и неслышен, собственно, находясь на дне канавы, мало что разглядишь, но вот насчёт неслышен… Что-то мешало, через какое-то время я понял, что – мешал какой-то сильный гул. Я приподнял голову и с изумлением увидел, что прямо над нами, по краю канавы, проезжает «запорожец», из раскрытых окон которого на нас уставились водитель в очках с толстенными стёклами, умудрившийся дотянуться до противоположного окна с водительского места, сидящая рядом с ним в пассажирском кресле толстенная тётка с вытаращенными глазами, высунувшаяся из окна чуть не по пояс, такая же мордастая бабка с заднего сиденья, двое детишек дошкольного возраста и здоровенная собака с вывалившимся языком. Вся эта компания провожала нас взглядами, и когда за́пор уже отъехал метров на тридцать, при этом рулило так увлёкся наблюдаемой картиной, что чуть не съехал в кювет. Мало того, за за́пором двигалась бесконечная кавалькада автомобилей, которая уже стала притормаживать, всем хотелось полюбоваться нашими юными телами и разобраться, почему они обнажены, чем мы тут занимались, занимаемся или собрались заниматься. Потом я уточнил: мы с Томусей притулились в кювете какого-то шоссе Москва – Симферополь, ведущего с материка в Крым. Но тогда нам было не уточнения категории дороги, в кювете которой мы оказались, надо было срочно валить, появилось ощущение, что сейчас кто-то присоединится к нашему празднику или, того хуже, попытается его испортить, вдруг в толпе автолюбителей найдётся какой-нибудь двинутый на голову мент. Оглядевшись, я схватил свои плавки и натянул их, подруга моя голышом бродила с задумчивым видом по канаве, подняв голову на меня, она спросила: «Алек, ты мой купальник не видел?» Признаться, вопрос этот поставил меня в тупик, как мы оказались в безбелье, убей не помню, всё произошло как-то само собой и, главное, очень быстро. Но рассуждать было некогда, я включился в активные поиски, но безрезультативно, купальник, видно, та самая любопытная собака сожрала, пару раз я натыкался на какую-то невзрачную коричневую тряпочку в крапинках, размером с носовой платок, которую я со зла пинком отправил подальше, чтоб не мешалась. А на шоссе уже образовалась автомобильная пробка. Надо было что-то делать, и в голове у меня родился очередной гениальный план. Я предложил: «Тамар, ты давай влезай в мои плавки, грудь руками прикроешь, а я, что смогу, прикрою тряпочкой». – «Какой тряпочкой?» – «Да тут валялась». – «Покажи». Я приволок ей тряпку, Тамара схватила её и через пару секунд была уже в красивом бежевом с цветочками купальнике. Мы обнялись и пошли назад, к морю. Напутствовали нас длинные автомобильные гудки.

Явившись назад, первым делом для снятия стресса мы накатили крымского портвейна, затем подруга моя, по всей видимости, огорчённая так быстро законченным любовным приключением, стала нагло кадрить захмелевшего Витька, который, зараза, подло поддерживал такие поползновения. После того как я сделал ему сто пятое китайское замечание, Витёк попросту послал меня, что было некуртуазно, и я предложил принять вертикальное положение для продолжения беседы. Мы встали, и я задвинул своему другану по глазу. Пока Витёк ладился прислать мне ответочку, из ближайшей к нам компании, наверно, давно наблюдающей за развитием нашей распри, прискакало три некрупных, но толстых мужика, двое схватили меня за руки, а третий, вопя, что я обижаю маленького, двинул мне по физиономии. Но это была наша разборка, они у нас с ним нечасто, но бывали, другим в неё незачем было соваться, и Витюха поступил так, как поступил бы и я, и любой реальный пацан, на глазах которого ударили его друга, западло ударили, не по делу, облыжно обвинили, не дали возможности защищаться, взял и саданул в глаз мужику, ударившему меня, саданул от души. Его непрошеные защитники, охренев от такого его поведения, оторопели, уставились на него и, собираясь что-то ему сказать, отпустили меня. Это они зря сделали, говорить мы были не расположены, и я звезданул одному из своих конвоиров прямо в нос. Миротворец мой сел на жопу, схватился за нос, из которого струёй текла кровища, и что-то промычал невнятное, а мы с Витюхой повернулись к двум другим заступникам, но в этот момент в дело вмешались спутницы наших оппонентов, три толстых тётки с загорелыми до черноты лицами и руками. Они тут же объяснили всем, кто тут во всём виноват и кого надо карать – Тамарку, это она, девушка с пониженной социальной ответственностью, всех завела. Сначала одного невинного мальчика отвела и изнасиловала в придорожном кювете на глазах у сотни автомобилистов с детьми, которые вынуждены смотреть на эту гадость по дороге на заслуженный отдых, потом второго чуть не разложила на их глазах, мы с Витькой, два барана, нашли с кем связаться, а мужья их вообще козлы старые, полезли не в своё дело. Затем пресекли всякие поползновения своих мужей или спутников к продолжению разборки и уволокли их к своим подстилкам. Тётки правильные оказались, хотя Томка-то не особо при делах была, но вступать в дискуссию смысла не было. Встреча переставала быть томной, мы собрались и ушкандыбали к автобусу. В городе холодно распрощались и разошлись, каждый в свою сторону. Мы с Витьком к своей хозяйке, Тамара в сторону дома. Больше мы с ней не виделись, а могла бы быть у меня жена с приданым в виде домика в Евпатории, опять же блондинка. Хотя кто этих баб поймёт, может она и крашеная была.

Оставшиеся дни отпуска мы с Мокушкой провели на пляже, купались и играли до одури на гитарах в компании местных пацанов. Заводилой был у них Витькин тёзка, которому мы сразу дали кликуху – До мажор. Играя на гитаре, он комментировал вслух каждый свой аккорд, кричал: «До мажорчик, ля минорчик, ре минорчик». – Кликуха эта прилипла к нему сразу, и его друзья, местные пацаны, на второй день его так стали называть, он не обижался. В предпоследний день мы проставились, купили на оставшиеся деньги три пузыря недорогого крымского портвешка, притащили на пляж, выдули их все вместе, парни сбегали, притащили ещё, обнялись на прощанье, поменялись телефонами.

Отпуск кончился, но лето ещё продолжалось, начал ходить на работу, но не надо было ходить в школу, так что потусить с друзьями время ещё было.

Сразу по приезду сходили в поход. У нас с Витькой оставалось ещё по одному недогуленному дню от отпуска, договорились с пацанами, что мы поедем с утра на Истринское водохранилище, займём место получше, они приедут попозже, обговорили примерное место нашей дислокации. Приехали вдвоём, расположились, поставили палатку, натаскали сушняка, разожгли маленький костерок, сидели вдвоём, играли на двух гитарах. Подошли пару ребят, сказали, что расположились невдалеке, попросили гитарку побренчать, свою забыли. Дали, договорились, чтобы часов в двадцать ноль ноль вернули. К восьми подъехала наша гоп-компания, весь берег был уже занят туристами, но у нас-то всё тип-топ, и местечко, и дровишки, и костерок. Расположились, поужинали с водочкой, как учили, собрались погорланить, а где ж вторая-то гитарка? А нету, время-то уже ближе к десяти. Ну понятно, заигрались пацаны, упустили время, бывает. Отправились с Витюхой искать заёмщиков. Задолбались, мы ребят-то этих не очень запомнили, стемнело, ничего не видно, народа море, пришлось подходить к каждой компании и разглядывать людей. Ходили, пока не наткнулись на компанию, в которой было трое пацанов, один что-то вяло тренькал на гитаре. Подошли, я спросил: «Ребята, гитару у нас не брали?» Играющий отложив гитару в сторону, за костёр, очевидно, с расчётом, что за огнём мы не разглядим, ответил: «Нет, не брали». Я не поленился, наклонившись, рассмотрел повнимательнее и разглядел свою старенькую шиховскую. Настроение у меня было благодушное, поэтому, слегка попеняв им: мол, мало того, в обещанный срок не принесли, так ещё мозги парите, ответил: «Ладно, давайте инструмент». Но, к нашему удивлению, пара из троих сидящих на траве козлов поднялись и в весьма жёсткой форме посоветовали нам следовать обратным маршрутом, причём без инструмента. Попытка взять их на голос, на слабо не удалась, пацаны были явно дошлые, рубиться против них было без толку, вдвоём не справились бы, и я тихонько шепнул Витьке: дуй за нашими. Витёк нырнул в темноту и пропал. Я держал базар, настроение моё незлобивое поменялось, парни оборзели, но ударить первым никто не решался, хотя этот момент назревал, но из темноты вдруг выросли фигуры наших ребят, они спокойно окружили нас, стояли молча, наблюдали, готовые действовать моментально. Оппоненты наши с ходу не увидели их, да и не сразу поняли, что им придётся иметь дело не с двумя, а с семью, а может, и с большим количеством противников, но когда поняли это, то смекнули, что сейчас их будут бить, и весьма больно. Тон их и разговор сразу поменялись, парни явно обгадились, извинялись до унижения. Стало противно, я взял гитару, сказал нашим: «Пошли», мы повернулись и пошли в лагерь.

По приходу выпили, чтобы снять нервак, сели у костра, что-то пели, разговаривали. Ко мне подошёл Тяй, предложил отойти в сторонку, поговорить. Отошли недалеко, встали между деревьев, метрах в семи от костра. Юрка спросил: «Чего ты этому козлу не засадил по харе, когда мы подошли. Наваляли бы уродам, а так что, ушли, и всё, а надо было наказать». Ну, вроде прав, с другой стороны, как вспомню, как они замандражили, стояли с трясущимися от страха губами, и плюнул на всё. Пытался это объяснить, но он не принимал моих объяснений, поняв, что не убедим друг друга, я решил прекратить разговор и идти к костру. Взглянув себе под ноги, увидел топор, наверняка кто-то из наших метал в дерево, а как жрать позвали, про всё забыл. Сказал: «Кто-то топор потерял», нагнулся, взял топор, распрямился, собираясь идти к костру но в этот момент Юрка ухватился руками за толстый сук, росший параллельно земле, повис на нём и двумя ногами ударил меня в грудь, после чего меня, катившегося кубарем, приняли кусты. Выдравшись из них, я бросился на Тяя, но тут меня приняла вся наша братва, уже стоявшая возле Тяя, который, потрясая в воздухе топором, кричал, что я напал с ним на него. Пытался объясниться, но поверили Тяю, потащили меня к костру, поили, говорили, да ладно, выпил, психанул, с кем не бывает, всё забыли. Ну забыли так забыли.

Долго не мог понять, зачем он это сделал тогда, потом понял – так он решил наказать меня за то, что я не начал драку с теми отсосами, которые пытались отжать у нас гитару. Очень уж ему хотелось разукрасить им рожи, сам начать первым не мог, только вышел из тюрьмы, в случае чего пострадал бы первым. Ну и сказал мне напрямую, дал бы в рожу, подрались бы. Ясное дело, что он мне бы навалял, он был и старше, и просто сильнее, но это не важно, было бы всё ясно. А так всё как-то получилось не так, как надо, хотя зла на Юрку не держал, парень был свой.

Наступила зима, на работе всё шло своим чередом, но в один из дней Славка Штыкин не появился на работе, пришёл в конце дня пьяный в хлам, дело запахло горючей смесью жидких углеводородов, это ж прогул. Мужики попытались уговорить его уйти, пока не увидел начальник, потом что-нибудь придумаешь, а увидит пьяным, всё, увольнение по статье, но Славка только крутил головой, вытирая кулаком слёзы, катившие по щекам. Подошёл Макарыч, спросил: «Слав, что случилось-то?» Славка покачал головой и ответил: «Мама умерла». – «Как, где, когда?» – всё это глупые вопросы. Чем помочь? А чем тут поможешь? Цех загудел, все столпились около Славки, кто-то из мужиков постарше стал собирать деньги, давали не скупясь, такое горе. Парню двадцати нет, и вот, мать умерла. Подошёл начальник цеха, выслушал сначала мужиков, потом подошёл к Славке, обнял его, сказал: «Слав, давай домой. Я с тобой Василь Макарыча отправлю, он мужик опытный, всё поможет организовать. Гроб, венок и автобус цех предоставит за счёт завода». Славка, уже чуть протрезвев, ответил: «Не надо, там уже тётка хлопочет». Начальник повернулся ко мне: «Алек, проводи его до проходной, можешь не возвращаться». Да, собственно, до конца дня оставалось минут пятнадцать. Я слетал в раздевалку, помыл ручонки, переоделся и через пять-семь минут был внизу. Славка отбивался от работяг, запихивающих ему собранные деньги в карман: «Да не надо, мужики, родня деньги дала уже». Его не слушали, знали, что в такой ситуации деньги всегда пригодятся, засунули в карман насильно. Мы пошли к проходной, выходя из дверей корпуса, я встретил поджидающую меня маму, она сказала: «Алек, ну куда он такой один пойдёт? Проводи его до дома». Я, собственно, и собирался это сделать, кивнул головой, и мы пошли. За проходной меня ждал Мокушка, о котором я совсем забыл, мы договаривались встретиться, сходить попить пивка, Славку тоже ждал друг, здоровый облом, такой же ширины, как он, но на голову выше. Познакомились, после чего Славка сказал: «Пошли, за маму мою выпьем», и мы двинули в столовую, располагавшуюся в 81 доме. Днём прошёл снег, тротуар на 3-й Мытищинской чистили плохо, мы шли цепочкой по узкой тропинке: впереди Славка с другом, потом Мокушка, последним я. По дороге я растолковал Витьке ситуацию. Славка пришёл в себя, был практически трезв, разговаривал спокойно, не плакал, иногда, переговариваясь с другом, смеялся. В очереди в столовой Славкин друган сказал: «Чего тут вчетвером толкаться, давайте кто-нибудь сгоняет за водкой». Мысль была разумная, Славка достал из кармана деньги и протянул мне. Я взял деньги, передал Мокушке и сказал: «Витёк. Давай по-скорому». Но его притормозил Славкин кореш, положив ему руку на плечо, он, повернувшись ко мне, сказал: «У нас так не делается». Я понял его, он говорил об уважении. Но мы с Витькой были друзьями, и Витёк знал, что в моих словах не было неуважения. Мокушка был настолько коммуникабелен, что мог уговорить кого угодно на что угодно. В магазине был час пик, три окрестных завода закончили работу, простоишь час, а Витюха подойдёт ко второму-третьему в очереди, уболтает его, иными словами, лучше ему не мешать. Но объяснять всё это – время терять. Я сказал Витьке: «Давай». Витька похлопал Славкиного другана по руке, сказал: «Посторонись», – проскользнул мимо него и пропал. Я добавил: «Ты поймёшь». Витюха появился точно в момент, когда мы закончили расставлять тарелки на столе, шлёпнувшись на стул, он вытащил две бутылки водки и передал их Славке с другом. Друган Славкин, удивлённый такому скорому появлению Витька, как-никак под конец рабочего взять без очереди – это надо умудриться, поинтересовался: «Как это ты так сумел?» Витька хитро ухмыльнулся и сказал: «Слово знаю». – «Какое слово?» – «Спроси у Алека». Друган Славкин покрутил головой и сказал: «Непростые вы ребята». Каждый должен делать то, что он лучше умеет, а незаметно разлить в переполненной столовой – это искусство, приходящее с большим опытом. Опыта у ребят было поболе нашего, ну так они и постарше были. Разлили по полному стакану, выпить двести пятьдесят граммов водки махом, в один присест, дело непростое, достигается упражнениями. Корешок Славкин сказал прочувственную речь про его мать, пожелал ей долгих лет жизни, мы чокнулись и выпили. Я пожелание долгих лет жизни принял за ошибку, ну на нерве пацан, у друга мать умерла, а что, выпивая за покойников, не чокаются я и вовсе не знал. Плотно закусили, настроение улучшилось, ушла подавленность, всё ж такое горе. Стали говорить больше на отвлечённые темы, Славка предложил повторить, сказано – сделано. Витька метнулся ещё раз, за что пили, уже не помню, но тоже по двести пятьдесят в один присест. Засобирались домой, Славка протёр салфеткой пару столовых ножей и протянул мне, сказал: «Спрячь, возьмём с собой». Я не понял, взял в руки, покрутил и спросил: «Зачем?» Славка ответил: «Пригодится». Я кивнул и сунул их в карман пальто. Зачем могли пригодиться два абсолютно тупых, изглоданных ножа было не ясно, но старший сказал, чего умничать, надо выполнять. Вышли на улицу, посвежели, пошли проводить ребят через дорогу, Витька немного покачивало. Перешли, остановились на троллейбусной остановке, Славка пошёл за чем-то в булочную. Вернулся с коробкой шоколадных конфет, к которой атласной лентой была привязана фарфоровая фигурка русской борзой. Схожие подарочные наборы тогда были во всех кондитерских отделах булочных. Мы стали прощаться, подошёл троллейбус. Я спросил: «Кому-подарок-то купил?» Славка ответил: «Вчера напился, надо матери подарить, чтобы не ворчала». Я понял, что у него от горя поехала крыша, и сказал: «Славик, нет мамы, умерла». Славка крикнул другу, который уже зашёл в троллейбус: «Дверь подержи, – повернулся ко мне и сказал: – Мамка моя ещё тебя переживёт. – Глянул мне через плечо, махнул рукой и добавил: – Ладно, он маленький, допрёшь сам. – Сгрёб меня, чмокнул в щёку, сказал: – Правильный ты пацан, Алька». Затем, лобызнув в нос фарфоровую борзую, кинул её вместе с конфетами в урну, находившуюся на остановке, и вскочил в начинающий движение троллейбус. Уже стоя в дверях отъезжавшего троллейбуса, крикнул мне: «Жива моя мамка, жива мамуленька. Прости, Алька, так получилось, думал отмазаться в цеху, не вышло, заходи, если что, в сто восьмой». Троллейбус ушёл, я повернулся к Витьке и обомлел: Витёк опал как озимые, в том смысле, что лежал плашмя на троллейбусной остановке. Лежал, не подавая признаков жизни.

Известно, что причина гибели любого организма заложена в нём самом, и недвижимая фигура Витька подтверждала это со стопроцентной достоверностью. Организм, слава богу, не погиб, был жив, но причина того прискорбного факта, что он был полностью обездвижен, – пол-литра водки, точно находилась в нём самом. Что поделать, не всякий здоровый мужик справится с таким дозняком, а друган мой был не самого крупного телосложения. Однако было не до размышлений, надо было срочно тащить Мокушку домой. Зима как-никак, может и отморозить себе что-то, и в вытрезвитель загреметь – тоже, та ещё перспектива. Попытки мои привести его в вертикальное положение успеха не имели, я тоже был не в лучшей форме в силу тех же обстоятельств, вдобавок тело Витюхино приобрело необыкновенную пластичность, висло у меня на руках, как ком мокрого и очень тяжёлого белья. Стало ясно, что пешком я его до дома, который находился всего-то в минутах пятнадцати ходу, не допру, желающих помочь на троллейбусной остановке не нашлось, остался один выход – такси или любой другой самодвижущийся экипаж. Такси пришлось сразу отмести – пьяного не повезут, я выскочил на проспект Мира и стал пытаться тормознуть первую попавшуюся автомашину. Тут мне повезло практически сразу, удалось остановить первый или второй проезжающий грузовик. Объяснил шофёру задачу – довезти до близ расположенного дома бесчувственное тело друга, получив за это большие деньги – рубль. Водила – человек с большой буквы, согласился не торгуясь, выставив одно условие – тело повезём в кузове, иначе есть шанс, что тело заблюёт кабину. Деваться было некуда, тело начинало остывать на мёрзлом асфальте, и я согласился. Да и за пять минут езды что с ним, с телом, произойдёт? Мы вдвоём довольно шустро отстегнули задний борт, подняли и перевалили тело в кузов, закрыли борт и газанули к Витькиному дому. Доехали мы минут за семь, подойдя к кузову и открыв задний борт, мы с водителем с изумлением увидели, что Витька стоит на ногах, держась за кабину водителя. С трудом уговорив его подойти к нам, он никак не хотел покидать обжитый кузов, мы стащили его вниз. Мокушка, попав в тёплый подъезд, опять поплыл, тело стало ватным, ногами перебирать отказывался, доволокли его до второго этажа и, позвонив в дверь, передали испуганной матери. Я сказал ей, что с ним всё в порядке, просто устал немного, нужно поспать. Всё. Главное было сделано, спокойно, с чувством выполненного долга, мы спустились по ступенькам, я вручил шофёру честно заработанный рубль, вышли на улицу. Что было потом и что было до, я узнавал в течение следующей недели из рассказов моих друзей и сестры.

Что было до? Со слов Славки Серебрянникова, он в тот день решил зайти к Витьке, поболтать, поинтересоваться, как у нас дела. Шёл по мостовой, машины в те годы там ездили редко, услышал за спиной гудок подъезжающей машины, сошёл на обочину. Глянул на проезжающий грузовик и увидел картину, от которой разинул рот: в кузове стоял Мокушка, опираясь рукой на кабину, громко объясняя и показывая рукой, куда ему нужно ехать, неясно только было кому он объяснял и показывал, стёкла кабины по зимнему времени были подняты вверх. Славка окликнул его, но он посмотрел на Славку стеклянными глазами и ничего не ответил. В кабине увидел меня. Подойдя к Витькиному дому, встретился у его подъезда с Тяем и Валькой Синицыным, которые держали меня на руках, я был в мясо. Увидев Славку, они обрадовались, спросили: «Привет, ты знаешь, где Алек живёт?» – «Знаю, конечно». – «Отлично, бери за ноги, поможешь домой его отпереть». Ну взял, понесли, ты с виду не толстый, но тяжёлый, зараза, отдыхать останавливались три раза.

Тяй рассказывал: «Идём с Валькой мимо хрущобы, смотрим, ты из подъезда выходишь. Мы тебе: «Алек, привет». – А ты глянул на нас, ничего не ответил, повернул направо и почапал. Ну, думаем, оборзел, в упор не видит, не здоровается, а ты шагов шесть прошёл и как шёл, так прямо, не сгибаясь, как столб, бах и завалился набок в сугроб палисадника. Мы подбежали, поднимаем тебя: «Алек, Алек, что случилось?» – Смотрим, а ты вдрызг, лыбишься и нам: «Ребята, не в этом дело». – «В чём?» – «Что?» – «Где живёшь?» – Только улыбаешься. Хорошо вдруг Славка нарисовался, знал, где ты живёшь. Сестре тебя сдали».

Катька рассказывала: «Сижу дома, звонок, открываю, Славка Серебрянников с какими-то незнакомыми ребятами тебя на руках держат, пьяного. Вносят, спрашивают: «Куда его положить?» – Показала, сняли с тебя пальто и ботинки, положили на твою кровать, собрались уходить. Славка мне часы твои отдал. Спрашиваю: «Это он с вами так нажрался?» – Парень, который постарше вас, наверно, моего возраста, говорит: «Нет». – Да, я вижу, он трезвый, спрашиваю: «А с кем?» А он мне: «Он сказал, не в этом дело». – И ушли. Ну, думаю, свинья какая, так нажраться, да ещё часы чуть не потерял. Решила не отдавать тебе их пока, думаю, пусть помучается».