Город любил и умел праздновать праздники. В канун рождества дома украшали гирляндами из веток, перевязанных лентами. В церкви устанавливали резные ясли с фигуркой младенца Христа. По городу медленно и степенно проходили процессии, где дети были наряжены ангелами, пастухами, волхвами. Было достаточно одной приметы, например звезды на палке, чтобы зрители узнали, кого представляет ряженый. Язык подобных символов, в алтарных картинах более сложный и тонкий, в карнавальных костюмах и масках был грубее и проще, но в основе своей он был един. Художник воспринимал этот язык с детства.
Многие праздничные обычаи уходили корнями в языческую древность, особенно обычаи масленичного карнавала. Веселье было столь буйным, что власти заранее принимали меры предосторожности, назначая стражей порядка. Задолго до карнавала готовились маски и шились костюмы. Рядились и молодые и старые. Духовные лица, несмотря на запреты, наряжались мирянами. Миряне появлялись на улицах в одеяниях священников и монахов, в картонных епископских митрах, в жестяных папских тиарах. В таком виде они лихо отплясывали и распевали разгульные песни.
Один день казалось, что все различия между сословиями относительны, а все запреты отменены. Знатные и богатые появлялись на карнавале в фартуках ремесленников, а то и в рубищах нищих. Смельчаки нацепляли бесовские рога, рисовали на башмаках копыта, прилаживали хвост и появлялись на людях, молвить страшно, в обличье чертей. Находились грешники, разгуливавшие в разгар карнавала почти нагишом, и такие, кто всю карнавальную ночь ползал на четвереньках, уподобляясь неразумному скоту. По улицам разъезжал построенный столярами корабль на колесах. На его палубе толпились, пели, плясали ряженые. Кабаки торговали до самого рассвета.
В дни масленицы на главной площади Нюрнберга разыгрывались комедии, сочиненные мейстерзингерами.
Масленичный город был полон резких контрастов и ярких красок. Он радовал глаза художника.
Перед началом великого поста горожане бегали по городу с факелами, искали Масленицу, а когда находили ее — это была огромная кукла из прутьев, тряпья и соломы, — торжественно сжигали. В первое воскресенье поста Нюрнберг, пропахший запахом постных кушаний, устраивал состязания. Бюргеры фехтовали на шпагах, силясь доказать, что делают это не хуже господ дворян. В вербное воскресенье по городу проходили дети с пучками пушистой вербы в руках, перевязанными яркими лентами и украшенными цветами. Они приносили вербу в церковь и составляли здесь торжественную процессию. Мальчики — служки тянули на веревке фигуру осла, вырезанную из дерева, с восседающим на нем Христом. Такие процессии отразились на многих гравюрах и на некоторых картинах Дюрера.
Даже неграмотные люди хорошо помнили церковный календарь и связанные с ним праздники, а еще больше приметы и поверья, восходившие к далекой старине. Это была своя система образов — зрительных и словесных. Художник впитал ее с детства и твердо знал, какими символами — предметами, одеяниями, действиями, цветами — выражаются эти представления. Азбуку этой символики он пронес через долгие годы жизни, обогатив и усложнив ее в своем творчестве.
Перед пасхой и на пасху горожане ставили спектакли. Представляли эпизоды из «Страстей господних», выбирая главнейшие: предательство Иуды, отступничество Петра, пригвождение к кресту, снятие с креста, оплакивание Иисуса. Алтарные картины и гравюры подсказывали исполнителям, как нарядиться и загримироваться, какие позы принять, а наивные мизансцены этих спектаклей влияли на композицию картин и гравюр. Складывалась общая традиция того, какие именно эпизоды следует изображать.
В представления мистерий, которые в главном придерживались евангельских текстов, вводились комические персонажи, не имеющие ничего общего с писанием. Трагические фигуры жен — мироносиц, которые принесли миро для помазания Христа во гробе, сталкивались с комической фигурой торговца снадобьями и притираниями, восхвалявшего свой товар с ярмарочными ужимками. Перед зрителями появлялись беспутничающие черти, стонали и оплакивали свою судьбу бедные грешники, ввергнутые в ад, а их прегрешения обличались со сцены в сочных и нескромных стихах.
Поначалу эти действа разыгрывались в церкви, но постепенно обрели такой мирской характер, что их вывели на площадь. К прежним эпизодам прибавились новые — бытовые, например веселая сценка, в которой апостол Петр обманывает скупого трактирщика, пли другая, в которой сатана расправляется с ленивыми помощниками. Смелое соединение возвышенно поэтического со снижение бытовым рождало острые контрасты, которые не мог не заметить Дюрер.
На его гравюре «Взятие под стражу» коренастый старик выхватывает меч и заносит над поверженной уродливой фигурой. Начитанные в Евангелии зрители понимали: Петр отсекает ухо Малху — рабу первосвященника.
Поза и мимика Малха вносит в трагическое событие гротескную ноту. Этот эпизод изображен как сцена из мистерии. Лицедеи представляли его так, что, к изумлению зрителей, отрубленное ухо шлепалось на подмостки, а из раны натурально текла красная кровь. Видел Дюрер также, что персонажи евангельских сцен в этих спектаклях выходят на подмостки в таких костюмах, какие носят его современники, и зритель принимает это как должное. Наблюдение, важное для художника. Его привлекало не только то, что происходило на сцене, но и то, что происходило вокруг нее, в многоликой, многоголосой, пестрой толпе зрителей.
В мае молодые горожане водили хороводы вокруг дерева, увешанного лентами, в Иоанов день жгли костры и прыгали через пламя, пускали с холмов огненные колеса. Праздник, приходившийся на самый длинный день в году, сохранял много языческих черт и был далек от христианского благочестия.
Праздновали в городе и дни освящения церквей. Этот праздник устраивал каждый приход, но горожане других приходов непременно были на нем требовательными гостями, и происходило в такие дни, как писал автор старинной хроники, «великое питие и обжорство».
Достопримечательностью Нюрнберга были роскошные сады богачей. Бело-розовое цветение яблонь и вишен в этих садах, рабатки, на которых цвели ирисы и пионы, кусты роз привлекали Дюрера. Разглядывать ветви, листья, почки, бутоны, цветы было для него наслаждением. Город во многом сохранял черты сельской жизни. Он владел полями, сенокосами, пастбищами, лесом. Богатые бюргеры, конечно, сами сельских работ не выполняли, но бедным приходилось косить траву, валить деревья, пилить и колоть дрова. Дважды в день пастух прогонял через город стадо. Горожанки ходили на пастбище доить коров. В каждом доме держали свиней, гусей, кур, уток. Такой двор с сараями, с колодой для кормления свиней мы видели на гравюре Дюрера «Блудный сын».
За крепостной стеной лежал луг, на котором горожане играли в мяч, бегали наперегонки, устраивали танцы. Назывался этот луг Геллеровым.
Танцевать нюрнбержцы любили и, чтобы устроить танцы, пользовались любым поводом, самым незначительным праздником в календаре. Иногда танцевали в зале ратуши, в притворах церквей. Одно время увлечение танцами дошло до того, что их устраивали даже в монастырях. Находились клирики-монахи, которые пускались в пляс вместе с мирянами, о чем мы узнаем из гневных проповедей, осуждающих этот нечестивый обычай. В разных кругах общества танцевали по-разному. Существовал специальный «Танцевальный устав», перечислявший патрицианские семьи, которые имели исключительное право быть приглашенными на танцы в парадном зале ратуши. Именно по этому уставу узнают историки, кто принадлежал к нюрнбергскому патрициату. Торжественно и степенно танцевали в патрицианских домах. Бюргеры плясали стремительно и бурно, подпрыгивали, стучали тяжелыми башмаками, подбрасывали в воздух визжащих женщин. Из года в год обличали проповедники повальное увлечение этими бесовскими игрищами, но отвратить от них паству не могли. Вглядываться в позы, в жесты, в мимику пляшущих было увлекательно. А еще туда, где танцуют, манила музыка. Дюрер мог слушать ее бесконечно, а в дни праздников в городе играли оркестры, состоявшие из флейт, барабанов, рожков, волынок, труб, скрипок, лютен, арф. Все эти инструменты запечатлены на его гравюрах и картинах.
У ремесленников разных специальностей были свои праздники. Один раз в год мастера и подмастерья, выделывавшие ножи, отплясывали всем на удивление знаменитый танец с мечами. Он выглядел воинственно, особенно в солнечный день, когда мечи сверкали как молнии. Раз в году мясники проходили по улицам в масках, тащили на палках коровьи и свиные головы, страшно размахивали тяжелыми топорами для рубки мяса. Был свой праздничный день и у сапожников. Они появлялись на улицах завернутыми в простыни, подобные белым привидениям.
Зимой городской луг пустовал, но с весны, едва просыхала земля, влек к себе горожан, особенно молодежь. Тут выступали странствующие фокусники, фигляры, глотатели огня, шуты, уроды, показывавшие за плату свои увечья. Сюда выходили на промысел женщины легкого поведения, носившие на головах предписанные им повязки желтого и красного цвета.
В Нюрнберге было несколько публичных домов. Городские власти не препятствовали их существованию. Когда в город приезжал император со свитой или другие важные гости, публичные дома украшали гирляндами, а вечером зажигали над их дверьми фонари и плошки.