Дюрер восхищается Лютером и одновременно гравирует портрет курфюрста архиепископа Альбрехта Бранденбургского, хитрого и беспринципного князя церкви, одного из главных противников Реформации. Он посылает Альбрехту двести оттисков и доску, чтобы тот, буде пожелает, мог продолжить печатание портрета. Но ведь эти изображения непременно станут участниками борьбы и не на той стороне, на которой симпатии художника! Мало того. С удивительным простодушием он хвалится тем, как щедро расплатился с ним архиепископ. И это в том самом письме, в котором выражает любовь к Лютеру и желание сделать его портрет. Он не отдает себе отчета в том, как глубок раскол. Ему и в голову не приходит, что из-за перемены в образе мыслей можно порвать с прежними заказчиками, богатыми и могущественными. Когда в 1518 году в Аугсбурге собрался имперский сейм, Дюрер доехал в Аугсбург — напомнить Максимилиану о своих трудах для него, выполненных уже после назначения пенсии, и получить за них вознаграждение.

Максимилиан чрезвычайно обрадовался художнику. Даже нашел время позировать, хотя это было нелегко: заседания, празднества, пиры, торжественные охоты. Император был немолод, но оставался мастером того, что называется по-немецки «деятельным бездельем». Дюрер сделал рисунок. Какой смелой и сильной была угольная линия в портрете матери, насколько осторожнее она здесь! Человек авантюристической складки, склонный к позе и фразе, Максимилиан, страстно любивший охоту, свободно объяснявшийся на многих языках, был незаурядной личностью. А на рисунке Дюрера его лицо неподвижно и маловыразительно, словно руку художника сковала робость. Видно, так оно и было. Он изобразил императора человеком без возраста и примет характера. Однако император остался доволен и отпустил художника, выразив пожелание, чтобы тот написал его портрет маслом. Вознаградил он его новым обещанием двухсот гульденов из денег, которые платит в имперскую казну Нюрнберг. Дюреру вручили длинное послание императора, содержавшее приказ об этой выплате, который так никогда и не был выполнен — Нюрнбергский Совет положил его под сукно. А портрет Максимилиана красками он написал, даже в двух вариантах. Сделал и гравюру на дереве. Она лишь прибавила парадности рисунку углем. Гравюра подробно показывает, какая орденская цепь висит на груди императора, какая шляпа на нем, какой медальон украшает ее, как причесаны его редеющие волосы. Но его внутренняя жизнь не раскрывается нам, как не раскрылась она и художнику.

В Аугсбурге Дюрер увидел, что его знают, ценят, что лица важные и влиятельные стремятся получить портрет его работы. Но все-таки он вернулся домой со смутным чувством. Пора алтарных картин миновала. Самое главное, что он хотел сказать в гравюре, он сказал. Что дальше? Он размышляет над проблемами религии, покупает новые книги Лютера. В собственноручной описи его библиотеки (она сохранилась не полностью) указаны важнейшие сочинения Лютера этих лет. Как всегда, когда у него на душе тревога, ему кажется, что поможет путешествие. Он соглашается поехать с Пиркгеймером в Швейцарию. Но ни писем, ни путевых записок от этого путешествия не осталось. В январе 1519 года пришло известие, что император Максимилиан скончался. Так и не сбылись мечты, которые связывали с ним гуманисты, так и осталась неосуществленной программа, которую они пытались подсказать ему «Триумфальной аркой». Смерть Максимилиана была для Дюрера большим ударом. Как будет с вознаграждением в 200 гульденов?

Совет Нюрнберга и при жизни императора не выполнял этого приказа, теперь, чего доброго, не только этих денег не заплатит, но и пенсию перестанет платить! Дюрер обращается к господам советникам с длинным и убедительным письмом. Он пишет о себе как о «послушном горожанине, который потратил много времени на службу и работу для его императорского величества, но, не получив при этом большого вознаграждения в ущерб себе, упустил всякую другую пользу и выгоду» [33]. Сведущие законники уже объяснили художнику — надежды на благоприятный исход мало. Его права на вознаграждение со смертью императора стали сомнительными. Дюрер соглашается, чтобы деньги, о которых идет речь, ему выплатили как ссуду. Если новый император не подтвердит его прав, он их вернет. В качестве обеспечения он предлагает отцовский дом. Дюрер жестоко просчитался. Никакого впечатления его ходатайство не произвело. Вольно же было художнику полагаться на посулы императора! Мало того. Сбылись его мрачные опасения: он лишился пенсии. В смятении написал Дюрер знакомому, что господа советники «не хотят платить мне сто гульденов, которые я должен был получать в течение всей моей жизни» [34]. Это горькое письмо. Дюрер говорит в нем о надвигающейся старости, о том, что не надеется больше на свои силы. Окружающее представляется ему в мрачном свете. Он не надеется, что сможет жить на труды своих рук. Нет, несмотря на обманутые надежды, Дюрер не был беден. Но он привык жить широко, не умел беречь деньги, много тратил на материал для работы, покупал книги, гравюры, собирал разные диковины и нередко, подсчитав свои расходы и доходы, особенно если это случалось тогда, когда у него плохо шла работа, пугался. Ему казалось, что он останется без средств, что к концу жизни его настигнет нужда.

Эта тревога мешала ему работать, заставляла лихорадочно искать выхода, делала беспокойным его сон. Все чаще он казался окружающим больным. «Дюрер плох», — кратко ответил Пиркгеймер на вопрос одного из друзей о том, как чувствует себя художник. А Лоренц Бегайм, прослышав, что Дюрер носится с планами нового путешествия — на этот раз в Англию, где, по слухам, при дворе ценят художников, — пугается. Его надо отговорить. В его возрасте и при его здоровье ему это не по силам. Из такого путешествия он не вернется. Между тем Дюреру еще не исполнилось пятидесяти. Но он действительно сильно сдал.

И все-таки Дюрер отправился в путь. Правда, не в Англию.