Книги

Ахматова и Раневская. Загадочная дружба

22
18
20
22
24
26
28
30

Глава 5. Возвращение

«Белым камнем тот день отмечу,Когда я о победе пела,Когда я победе навстречу,Обгоняя солнце, летела»[124].

13 мая Ахматова прилетела из Ташкента в Москву и остановилась у Ардовых на Большой Ордынке. С Ардовыми Ахматову познакомил их сосед по московскому писательскому дому в Нащокинском переулке Осип Мандельштам в 1934 году. Ахматова нередко гостила у Мандельштамов. Нина Ольшевская-Ардова, по ее собственному признанию, «обалдевала», когда видела, как она подымается по лестнице…

Семья Ардовых стала для Ахматовой поистине родной.

«Над дверью в комнату Ардова висел большой портрет Анны Андреевны в коричневых тонах работы Алексея Баталова, – вспоминал Алексей Щеглов, «эрзац-внук» Фаины Раневской, сын Ирины Вульф. – Нина Антоновна и Виктор Ефимович с шутливой гордостью говорили нам, что Ахматова позировала всего двум художникам: Модильяни и Баталову. Об Альтмане и других не упоминали – так семейная история выглядела эффектнее.

Это было окружение Анны Андреевны и Фаины Георгиевны, это был московский дом Ахматовой, он ей нравился своей суетой, криками, телефонными звонками и разговорами, остротами, мальчиками, пеленками – Ордынка помогала ей оставаться живой в ее истерзанной жизни… Нина Антоновна умела сделать так, чтобы Анна Андреевна чувствовала себя на Ордынке дома, – она держала в руках весь этот табор, не давая ему затихнуть, проголодаться, разойтись.

«Когда тяжко заболела Нина Ольшевская, Ахматова сказала: «Болезнь Нины – большое мое горе», – вспоминала Фаина Георгиевна.

Ахматова любила семью Ардовых и однажды в Ленинграде сказала, что собирается в Москву, домой к своим, к Ардовым.

У Раневской как-то спросили: «Вы хорошо знакомы с Виктором Ардовым?» Она ответила: «Не верьте тем, кто говорит не очень одобрительно о нем. Ахматова его любила. Анна Андреевна была дружна с его женой и очень любила их детей… Она любила эту толчею гостей у Ардовых на Ордынке, которую называла «Станция Ахматовка»[125].

Символично и очень правильно, что памятник Ахматовой работы московского скульптора Владимира Суровцева, выполненный по рисунку Модильяни, установлен во дворе дома номер 17 по Большой Ордынке. У Ардовых…

Ардовы сохранили и продолжили традицию московского гостеприимства и хлебосольства. У них дома, за их столом собирался цвет советской интеллигенции. То был салон, в дореволюционном понимании этого слова, некий интеллигентский клуб, членством в котором не хвастались налево и направо, а гордились. Да и где еще было собираться интеллигентным людям в те времена? На партийных собраниях или на митингах, разве что, но там по душам не поговорить…

«Под руководством Ардова завтрак в нашем доме превращался в бесконечное, нередко плавно переходящее в обед застолье, – вспоминал Алексей Баталов, сын Нины Ольшевской-Ардовой и режиссера Владимира Баталова. – Все приходившие с утра и в первой половине дня – будь то школьные приятели братьев, студенты с моего курса, артисты, пришедшие к Виктору Ефимовичу по делам, мамины ученики или гости Анны Андреевны – все прежде всего приглашались за общий стол и, выпив за компанию чаю или «кофию», как говорила Ахматова, невольно попадали в круг новостей и разговоров самых неожиданных. А чашки и какая-то нехитрая еда, между делом сменяющаяся на столе, были не более чем поводом для собрания, вроде как в горьковских пьесах, где то и дело по воле автора нужные действующие лица сходятся за чаепитием. В этом круговороте постоянными фигурами были только Ахматова и Ардов. Он спиной к окну в кресле, она – рядом, в углу дивана. Оба седые, красиво старые люди, они много лет провожали нас, напутствуя и дружески кивая со своих мест, в институты, на репетиции, в поездки, на свидания, а в общем-то в жизнь»[126].

Война на долгое время разлучила Ахматову с Ардовыми. Ахматова была в Ташкенте, а Нина Ольшевская-Ардова с тремя детьми – в Чистополе. Виктор Ардов в 1942 году ушел добровольцем на фронт, работал в армейской печати.

Две с лишним недели пролетели незаметно – в прогулках по Москве, которая, по мере удаления фронта становилась все больше и больше похожа на себя довоенную, в долгих разговорах, заканчивавшихся глубокой ночью, во встречах с дорогими сердцу людьми, в том числе и с Фаиной Раневской.

Ахматова выступила с чтением своих стихов на поэтическом вечере, организованном в зале Политехнического музея. Ей был оказан такой восторженный, такой бурный прием, что она не столько обрадовалась, сколько была испугана. Зал встал при появлении Ахматовой, и говорили, что сам Сталин интересовался тем, кто организовал это вставание. Вопрос его был закономерным, ведь все подобные проявления «народной любви» организовывались заранее, расписывались, репетировались. Все, да не совсем…

31 мая Ахматова уехала из Москвы в Ленинград. Среди ее попутчиков оказалось двое знакомых – поэт и переводчик Владимир Адмони и его жена, тоже переводчица, Тамара Сильман.

Ахматова ехала домой…

Ахматова ехала к любимому человеку…

Ахматова ехала в Город и к Другу…

«В сорок четвертом,И не в июня ль первый день,Как на шелку возникла стертомТвоя страдальческая тень.Еще на всем печать лежалаВеликих бед, недавних гроз, —И я свой город увидалаСквозь радугу последних слез…»[127]

Эти строки Ахматова напишет через два года, но звучат они, словно написанные сразу же по приезде. Настолько свежи впечатления, настолько они сильны, настолько пронзительны…

На вокзале Ахматову встречал Гаршин. Они условились в письмах, что к ее возвращению он подготовит новую квартиру в ведомственном доме Института экспериментальной медицины. Прежняя квартира Гаршина на улице Рубинштейна за время блокады пришла в состояние, непригодное для жизни.