На сцене Театра драмы Раневская также сыграет бабушку Олега Кошевого в «Молодой Гвардии» («Образ бабушки Олега Кошевого создал не я, а Фаина Георгиевна», – скажет Александр Фадеев, увидев Раневскую в этой роли), свояченицу в пьесе «Капитан Костров» и Нину Ивановну, жену профессора Лосева в «Законе чести» драматурга Александра Штейна. «Закон чести» – политизированная пьеса из разряда «идеологически правильных», пьеса о борьбе с проявлениями низкопоклонства перед буржуазной наукой. Ничего особенного, но Раневская любую роль в любой пьесе, в любом фильме играла так, что зрители ахали.
Актриса Клавдия Пугачева вспоминала: «В пьесе Штейна «Закон чести» нам с Раневской неожиданно пришлось играть одну роль – Нины Ивановны, жены профессора. Первоначально на эту роль была назначена Фаина. Ее первый выход сразу же пленял публику. Она выходила, садилась за пианино, брала один аккорд и под звучание этого аккорда поворачивала лицо в зал. У нее было такое выражение лица с закатанными кверху глазами, что публика начинала смеяться и аплодировать. Она брала второй аккорд и с бесконечно усталым выражением опять поворачивалась к залу. Смех нарастал. Дальше играть было уже легко, так как зрители были в ее власти. Играла она эту роль прелестно, как всё, что она делала на сцене. Она вообще была актрисой вне амплуа, она могла играть всё…»[143]
Да, именно так, Раневская действительно была актрисой вне амплуа и могла играть любые роли. От и до. Корифей. Ничего невозможного. Ираклий Андроников, хорошо знавший Фаину Георгиевну и высоко ценивший ее талант, писал: «Я искренне верю в существование на земле не только самой Раневской, но и созданных ею Маньки из «Шторма», Розы Скороход из «Мечты», миссис Мак-Дермот из «Встречи на Эльбе», и Ляли из «Подкидыша», и фрау Вурст, и Маргариты Львовны из «Весны», и спекулянтки, и мамаши из «Свадьбы», и таперши из «Пархоменко» – всех, кто рожден ее талантом, ее вдохновением, ее трудом, воображением, ее муками. Потому что все, что она создает, она создает волнуясь, и беспокоясь, и трепеща… Одна из особенностей таланта Раневской – ее способность к обобщению, к созданию образа, достоверного и в житейском своем изображении и в своей гиперболической сущности. В умении соединить и абстрактные и конкретные черты. То, чем так силен Гоголь. Вот почему я назвал гоголевской эту черту ее дарования»[144].
За роль Нины Лосевой в 1949 году Раневской была присуждена Сталинская премия второй степени, первая государственная премия в ее жизни. Премия была почетной и крупной – целых пятьдесят тысяч рублей. Всего же Сталинских премий у Раневской было три. В 1951 году она получила две остальные – премию второй степени за исполнение роли Агриппины Солнцевой в спектакле «Рассвет над Москвой» и премию третьей степени за исполнение роли фрау Вурст в фильме «У них есть Родина»…
Однажды Нина Ольшевская-Ардова спросила Ахматову, кого из своих мужчин она любила больше всех? После долгой паузы Ахматова сказала, словно бы про себя, как будто подумала вслух: «Вот прожила с Пуниным два года». Ответ Нина Антоновна поняла так, что больше всех Ахматова любила Николая Пунина. Любила настолько, что после того, как любовь прошла, прожила с ним два лишних года. Иначе слова Ахматовой трактовать и не получалось. Во-первых, потому что в ответ на вопрос «кто?» была названа фамилия, а, во-вторых, кому, как не Ахматовой и Ольшевской-Ардовой, знать, что брак Ахматовой с Пуниным длился пятнадцать лет, а не два года.
Глава 6. Живу очень пустынно
Новый год, год Победы (уже не было в том сомнений), встречали в узком кругу – Ахматова, Пунины, трое или четверо гостей из числа близких. Ахматова болела – сердце все чаще и все настойчивее давало знать о себе.
Ожидания были радостными и большими. Прежде всего ждали окончания войны. Гадали, когда это случится – весной или летом. Красная армия дошла до Будапешта, союзники остановили наступление немцев в Арденнах. Фашисты сопротивлялись отчаянно, но ясно было видно, что дни их сочтены.
Сын, после обучения воинскому искусству в запасном полку (Гумилев вспоминал, что его день учили стрелять из винтовки-трехлинейки, а шесть дней учили отдавать честь офицерам), уже был на фронте. Пока что – в Бресте, где готовился стать зенитчиком. На фронт Гумилев ехал через Москву, где на Киевском вокзале встретился с Виктором Ардовым, Виктором Шкловским[145], Николаем Харджиевым[146] и Ириной Медведевой-Томашевской.
Харджиев вспоминает: «Это было зимой 1944 года. С большим трудом нам удалось добраться до пятого пути. Выход на пятый путь охраняли часовые. Я объяснил им, что нас привело в запретную зону, и они участливо разрешили нам пройти вдоль глухих безоконных вагонов. Часовой выкрикивал: «Гумилев» – и у каждого вагона отвечали: «Такого нет». И наконец из дальнего вагона выскочил солдат, в котором мы с радостью узнали Л. Гумилева. Можно было подумать, что он отправляется не на фронт, а на симпозиум. Слушая этого одержимого наукой человека, я почувствовал уверенность в том, что он вернется с войны живым и невредимым».
«У Харджиева было при себе шестьдесят рублей, тотчас врученные им Леве. А Ирина Николаевна быстро сориентировалась в обстановке. Она отошла куда-то за угол и продала первой встречной хлебные карточки всей семьи Томашевских на целую декаду, успела отдать деньги Леве, поцеловала и благословила его»[147].
Ходили слухи, что Лев будет служить в штрафном батальоне. Ахматову это сильно волновало, поскольку штрафные части направляли в самые опасные места. Но Гумилев, как уже отбывший свой срок, служил в войсках обычных и жаловался в письмах Эмме Герштейн на то, что мать ему не пишет. Возможно, что письма просто не доходили, терялись по дороге. Такое случалось нередко. Эмма предполагала, что молчание Ахматовой было вызвано ее суеверностью. Пока шли ожесточенные бои, она боялась написать какое-нибудь неосторожное слово, которое могло бы повредить сыну. Когда же опасность миновала, Ахматова стала писать сыну часто. Сам же Лев считал, что он снова стал жертвой неких «психологических комбинаций». Существовали ли эти комбинации на самом деле – неизвестно.
Каждая неделя приносила поэтессе Ахматовой приятные вести.
В первом номере журнала «Звезда» за 1945 год была опубликована статья Сергея Спасского[148] «Письма о поэзии. Письмо первое». Вот отрывок из нее: «Сжатости стихов можно учиться у Ахматовой. За годы войны Ахматова опубликовала всего лишь несколько коротких стихотворений. Но воздействие их сильно. В трудном 1942 году прозвучало стихотворение Ахматовой о мужестве. Оно четко, как латинская надпись. Это – слова присяги, данные всей русской литературой. Каждый писатель подпишется под ними и все те, кто любит русский язык. А язык – это душа народа».
Высокие, но верные слова, слова признания. В марте Тарасенков прислал Ахматовой очередное письмо. Сообщил, что по поручению редакции в Ленинград едет писатель Александр Чаковский, попросил передать ему для «Знамени» что-либо из новых стихов и добавил, что редакция очень рассчитывает на постоянное сотрудничество с ней.
В третьем номере журнала Ленинград опубликовано новое стихотворение Ахматовой «Освобожденная», написанное в феврале 1945 года.
Систематичность публикаций и их растущие масштабы не могли не радовать Ахматову. Материальное положение поэтессы тоже заметно улучшилось, потому что в апреле мизерная пенсия Ахматовой была увеличена, причем увеличена значительно – со 150 до 400 рублей в месяц.
5 июня Ахматова напишет в открытке, посланной в Москву Эмме Герштейн: «Живу очень пустынно. Вижу мало людей». «Пустынно» можно трактовать двояко. Да, в Ленинграде, по сравнению с бурлящим ташкентским многолюдьем, действительно было «пустынно», уединенно. С другой стороны, в этот момент могли как-то измениться отношения с Николаем Пуниным, который в феврале 1945 года писал в своем дневнике о том, что ссорился с Ахматовой по бытовым вопросам, называл ее трудным человеком, отметил, что ему не по силам обслуживать взрослого человека, как ребенка. Видимо, бытовая неприспособленность Ахматовой приводила к каким-то трениям между ними.
В Ленинград еще не успели вернуться все, кто его покинул, кто-то из знакомых не пережил блокаду, кто-то погиб на фронте, отношения с человеком, которого Ахматова уже считала своим мужем, были разорваны…
Ахматова не кокетничала, когда писала, что живет «очень пустынно». То была правда.