Долгие стояния в очередях за хлебом, керосином или чем-то еще, хождения пешком в любую погоду на большие расстояния (с транспортом было плохо), поиски топлива (дров и угля не хватало катастрофически), тяжелые бытовые условия – вот что такое эвакуация. Даже в благодатном Ташкенте, который в некоторых воспоминаниях рисовался чуть ли не райским оазисом промеж военного лихолетья. Увы, не было тогда оазисов, война коснулась всей огромной страны. В той или иной мере, но коснулась. Всем было нелегко.
Выжить в те годы в одиночку было невозможно. Только вместе, только плечом к плечу, только сообща.
Иначе никак.
Глава 4. Разные люди
28 сентября 1941 года Анна Ахматова эвакуировалась из Ленинграда в Москву. Зоя Томашевская писала: «28 сентября Анна Андреевна улетела в Москву. Был вызов Ахматовой и Зощенко, подписанный Фадеевым. Так впервые соединились эти два имени»[81]. Тогда еще никто не мог предположить, как «соединятся» Ахматова и Зощенко всего через каких-то пять лет. С Михаилом Зощенко Ахматова была знакома, не более того. Зощенко был немножечко из другого круга, из «Серапионовых братьев»[82]. Общие знакомые у них, разумеется были (в первую очередь – Корней Чуковский), ведь невозможно двум мастерам слова жить в одном городе и не иметь общих знакомых, но приятельствовать они не приятельствовали. И писали совершенно о разном, но одинаково хорошо.
В самолете Ахматова напишет стихотворение. Или запишет. Она редко сочиняла «влет», обычно – вынашивала в себе строки подобно тому, как мать вынашивает ребенка.
Накануне, на городском женском митинге Ахматова вместе с Верой Инбер, Тамарой Макаровой и другими известными ленинградками подписала обращение «Ко всем женщинам Ленинграда», в котором были такие слова: «Никакие лишения не сломят нашей воли. Не отдадим город врагу. Скорее Нева потечет вспять, нежели Ленинград будет фашистским». Ахматова не успела подержать в руках номера «Ленинградской правды», в котором было напечатано это обращение.
14 октября она выехала из Москвы в Чистополь. Ехала через Казань, где предстояла пересадка с поезда на пароход. Шутила, что татары, наверное, должны хорошо принять ее из-за фамилии. Шутила, потому что на душе было горько и требовалось хоть какое-то ободрение, которого никто дать не мог. По свидетельству Марии Берггольц, сестры поэтессы Ольги Берггольц, которая сначала собиралась покинуть Ленинград вместе с Ахматовой, но потом передумала и осталась в осажденном Ленинграде, Анна тяжело переживала свой отъезд и говорила: «Как достойно выглядят те, которые никуда не уезжают!»[84]
В Чистополе Ахматову ждала Лидия Чуковская, приехавшая туда немного раньше. «Ахматова в Чистополе! – поражалась Чуковская. – Это так же невообразимо, как Адмиралтейская игла или Арка Главного штаба – в Чистополе»[85].
18 октября Ахматова была в Чистополе.
«Вечером, когда мы уже легли, стук в ворота нашей избы, – вспоминала Лидия Корнеевна. – Хозяйка, бранясь, пошла отворять с фонарем. Я за ней.
Анна Андреевна стояла у ворот с кем-то, кого я не разглядела в темноте. Свет фонаря упал на ее лицо: оно было отчаянное. Словно она стоит посреди Невского и не может перейти. В чужой распахнутой шубе, в белом шерстяном платке; судорожно прижимает к груди узел.
Вот-вот упадет или закричит.
Я выхватила узел, взяла ее за руку и по доске через грязь провела к дому.
Вскипятить чай было не на чем. Я накормила ее всухомятку.
Потом уложила в свою постель, а сама легла на пол, на тюфячок…
Потом я спросила:
– Боятся в Ленинграде немцев? Может так быть, что они ворвутся?
Анна Андреевна приподнялась на локте.
– Что вы, Л. К., какие немцы? О немцах никто и не думает. В городе голод, уже едят собак и кошек. Там будет мор, город вымрет. Никому не до немцев».