КИНОПОВЕСТЬ ищет яркости и разнообразия не во внешних мизансценах, а в глубине, оригинальности и силе переживаний своих героев. Вот почему она отводит первое место игре артистов, предъявляя к этой игре требования четкости и выразительности…
В противоположность прежней мелодраме, считавшей надпись нежелательным элементом, киноповесть считает надписи таким же самостоятельным художественным элементом, как и картину… КИНОПОВЕСТЬ — это будущее экрана, его завтрашний день. Ибо прошла пора, когда мы только поглядывали на экран: наступило время ЧИТАТЬ на нем» (автор — Ив. Петровский).
Слова… Слова… Слова…
Отчасти споря с «Проэктором», критик и сценарист Лев Остроумов пишет в журнале «Пегас» (№ 9–10 за 1916 год): «Кинопьеса есть драма и повесть. Она синтез двух этих понятий… Экран ничем не стесняет свободу в выборе места действия, он ничем не стесняет фантазию… Лишенный диалогов, экран требует взамен последовательного чередования событий, каждая сцена должна быть причиной следующей, и вся экспозиция должна быть предпосылкой к одному заключению — развязке…»
Но как бы уверенно и патетично ни звучали подобные сентенции, вопрос оставался открытым. Шли годы, а сценарий по-прежнему или умирал в киноленте, или жил неполноценной литературной жизнью — на отшибе и читательского, и критического внимания.
Однако стоит заметить и нечто сущее: свято место (без кавычек!) не пустовало уже в те ранние годы. В нарушение обыденной традиции вдруг появлялись сценарии (а затем и фильмы), исполненные явных высоколитературных претензий. Это были руки истинных писателей. Вот примеры этих литературных киносценариев:
«…Бьет восемь. Дети вскакивают от бабушки и — под часы, и там, под часами, подпрыгивают, топочут, стучат —
Дети тянутся к табакерке, нюхают, потом чихают и вниз из детской в столовую — ужинать. На лестнице сцепились».
(Это — Алексей Ремизов, «Пруд», 1907 год.)
«…И скандал растет. Генерал одевается и уходит, довольный, за хлебом. Лина стремится к мужу. Муж идет объясняться. Генерала уже нет, он говорит с сестрой — Анной Андреевной…
Константин направляется к Сергею.
— Занят?
— Что? Занят, да.
— Позволь прикурить…
Закуривает махорку, которую называет „Кэпстен“. Молчат».
(Это — Борис Пильняк, «Наследники», 1919 год.)
«…Вечер. Четыре раздавленных последним каменным сном тела.
Часы, минуты — все равно.
И — движение: приподнимается на локте младшая из женщин, лицом — сюда, ко мне, к вам. Глаза у нее зеленые и светятся в полумраке. Она кладет руку на грудь мужчине, он вздрагивает, отвечает ее глазам: „Да, сейчас, куда-то ползет на четвереньках“.
Вдруг останавливается, голову в плечи, по-черепашьи. Нет, показалось… Возвращается».