Матильда оставила свое занятие и уставилась на работницу. Штейла притворилась, будто не замечает этого. Но хозяйка явно ждала от нее объяснений. Виновато подняв глаза и встретившись с суровым взглядом Матильды, Штейла сдвинула плечами:
– Интересный он какой-то. И богатый… Я хотела сказать, что приглянулся он мне. За таким бы на край света…
Матильда еще долго стояла и испытывающе смотрела на свою работницу. Штейла даже пожалела, что затеяла этот разговор и вызвала подозрения суровой женщины. Наконец, та сказала:
– Только забрезжил рассвет, как он вскочил на свою лошаденку и ускакал. Уехал он.
Матильда ушла, а Штейла, автоматически продолжая заниматься своим делом, почувствовала, как у нее похолодело сердце. Она уже почти не сомневалась, что страшная догадка, посетившая ее, обернулась явью, и теперь жалела, что не довела дело до конца, не уберегла заезжего человека. Видимо, после ее ухода хозяева все-таки умудрились подсунуть ему каким-то образом отравленное вино. Отравленное ли?
Штейла вдруг вспомнила о той кружке вина, которую она спрятала на кухне под столом. Теперь она тянула ее к себе, словно магнит. Поняв, что уже вызвала у хозяйки подозрения и что новые необдуманные действия могут еще больше усугубить положение, Штейла все же не смогла удержаться от задуманного.
Долго выбирала она момент. Но то ли Матильда не спускала с нее глаз, заподозрив неладное, то ли случайно получалось так, что Штейле не пришлось в этот вечер побыть одной, но задуманного в этот день ей совершить так и не пришлось. Ужинали молча, угрюмо. Штейла решила не задавать больше опрометчивых вопросов, хозяйка тоже молчала. Поужинав и прибравшись, все ушли спать.
Сон в ту ночь Штейле не шел. Много думала, размышляла и в конце концов утвердилась в мнении, что оставаться здесь ей нельзя больше ни минуты. Если бы не задуманное, она в ту же ночь совершила бы побег. Но уж больно хотелось ей проверить свою догадку. Чувство любопытства переполняло ее. Но если в монастыре оно спасло ей жизнь (когда она подслушала разговор игуменьи с графиней), то здесь могло погубить. Беги она с трактира в эту же ночь, жизнь ее сложилась бы по-иному.
Утром следующего дня Штейла, наконец-то, смогла осуществить задуманное. Каждое утро она после завтрака убирала столы и относила остатки пищи, жирную воду после мытья посуды и прочую всячину свиньям. На этот раз, изловчившись, вместе с большой миской, в которой находились объедки, прихватила незаметно для хозяев и кружку с вином, которую недавно спрятала. По пути к хлеву она взяла старое помойное корытце, уже выброшенное, а вчера предусмотрительно поставленное Штейлой в задуманном месте.
Свиньи и поросята, еще издали увидев Штейлу, оживились, зная, что сейчас полакомятся. Дружно бросились к корытам, чтобы не упустить момент да не прозевать вкусный кусочек. Почти все со своей огромной миски она вылила в большое корыто, а небольшой остаток, что был на донышке, плеснула в принесен-ную накануне небольшую посудину. В него же добавила злополучное вино, взяла смесь, поставила ее в хлев, но подальше от основной массы свиней. Затем проворно забралась в клеть, схватила за уши самого захудалого поросенка и, подтащив его к корытцу, ткнула рыльцем в жидкую массу. Поросенок сначала отпрянул, затем фыркнул, как бы разбираясь, что к чему, и принялся весело уплетать угощение. Еще бы! Там, в общем корыте, ему вечно мало доставалось из-за более нахальных своих сородичей, а тут… Кушай, никто тебя не толкает в бок.
Штейла внутренне напряглась. Поросенок тем временем продолжал уплетать, и Штейла подумала, что подозрения ее напрасны. Внезапно безвинное существо замерло, как-то неестественно хрюкнуло, как будто хотело выбросить из себя все то, что с таким аппетитом съедено, неуклюже зашаталось и так же резко, словно стебель под ударом скосившего его острия, рухнуло на пол. Всего лишь дважды дернулось в предсмертной агонии, вытянуло ноги и так замерло.
Штейла похолодела. Яд был настолько силен, что лишал любого несчастного последней утехи в своей жизни – проститься с этим миром. Смерть наступала до обидного мгновенно.
Выйдя из оцепенения, Штейла схватила корытце, вылила его содержимое подальше, в небольшой овражек, чтобы животные не смогли туда добраться, и отнесла пустую посудину на мусорник, где и взяла ее накануне. Прихватив большую миску и спрятав винную кружку, отправилась назад в дом.
Матильды с Джоушем в это время на кухне не было. Штейла тщательно помыла кружку, поставила ее к остальным и принялась мыть миску. В это время вошла Матильда.
Штейла встретила ее печальным взглядом:
– Горе, хозяйка. Все-таки издох тот слабенький поросенок, которого вы хотели заколоть.
– Ты не пугай меня. Горе… Я уж бог весть что подумала. Шут с ним, с поросенком. К тому и шло. Жаль, что не закололи, хоть какой-то прок был бы. Впрочем, там и проку-то, что одни кости. Принимайся за остальную живность.
Матильда принялась греметь кастрюлями, а Штейла, отправившись хозяйничать во дворе, теперь уже думала не столько об утятах да ягнятах, сколько о том, что произошло и свидетелем чего она стала. Оставаться в этом доме, где творятся такие злодеяния, жить вместе с людьми, способными на страшное зло – это было сверх ее сил. Быстрее бы ночь, она не упустит шанс, под покровом темноты покинет это ненавистное место. Да, быстрее бы ночь!
Доселе милые ее сердцу гуси, которых так любила погладить по шее, если они ей это позволяли, стали теперь ненавистны и противны. Их успокаивающее гоготанье раздражало.
Нет! Больше она не сможет здесь оставаться. Ни минуты! Штейла вдруг ясно осознала, что не выдержит до вечера. Эта пытка была невыносимой. Решение бежать сразу же становилось настолько сильным, что она с большим усилием сдерживалась. Нет, хозяйка рядом, в любой момент кинется за ней. Она ведь знает, что, накормив птицу, Штейла придет за молоком для телка и ягнят. Заметив задержку, сразу же заподозрит неладное. А вот когда уже отправится с молоком на луга – тогда другое дело. У Штейлы будет достаточно времени, чтобы успеть убежать относительно далеко прежде, чем хозяева хватятся.