III. «Добрый гений скрипки» Интервью Анатолия Агамирова-Сац с профессором московской консерватории Зорей Шихмурзаевой

Анатолий Агамиров-Сац: Когда произошла ваша первая встреча с Абрамом Ильичём?

Зоря Шихмурзаева: Когда я ещё училась в Центральной Музыкальной Школе, мой педагог Каюм Байбуров всегда мне говорил, что в будущем, в Консерватории я должна заниматься у профессора Ямпольского. Хотя сам он был учеником Л. М. Цейтлина, он внушал мне с детства, что я должна стремиться стать ученицей Ямпольского. Прослушав меня примерно за год до окончания школы, Абрам Ильич сказал мне, что я буду заниматься у него в Консерватории. Конечно, это была моя мечта.

А-С: А как проходили ваши первые годы занятий с ним в Консерватории?

3. Ш. На первом курсе все мы – и его студенты по школе и новые, все должны были начинать учить гаммы, то есть начинать с азов скрипичной технологии. (Это был обязательный для всех скрипачей первого курса Консерватории «технический зачёт» – А. Ш.)

Но всегда он при этом говорил – «Это зависит от тебя, насколько быстро пройдёт этот период». В это же время мы работали над звуком, интонацией, и т. д. Но этот этап работы мы обязаны были пройти на более высоком, сознательном уровне. На уроках он был поразительно немногословен. Мы сейчас произносим целые монологи для своих и чужих студентов. А вот Абрам Ильич говорил всегда очень мало: «Вот так… так… нет…» Причём придавал этим словам большое разнообразие оттенков. В общем, это было каким-то телепатаческим влиянием на студентов. Я вскоре к этому привыкла и научилась понимать его прямые замыслы и указания.

А-С: Как проходили его уроки? Был ли определённый тип проведения урока, или всё зависело от обстоятельств ?

3. Ш. Прежде всего – не существовало никакого регламента времени. Он уделял студентам столько времени, сколько было нужно. Иногда целый урок мог быть посвящён одной проблеме. Например: как-то я принесла ему на урок 7-й Концерт Моцарта. Это было тогда довольно редко исполняемое произведение. И мы провозились с первыми десятью тактами два часа! Я не заметила, как пролетело время – так Абрам Ильич умел заинтересовать, заинтриговать и совершенно незаметно привнести в игру студента новые технические, стилистические и звуковые навыки. Вообще у него не было абсолютно жёстких требований и критериев. Одно очень важное требование было всегда – максимальная точность текста. Он часто любил говорить, что только законченная и отточенная виртуозность дают исполнителю полную артистическую свободу. Абрам Ильич умер очень рано, и у нас нет ни магнитофонных записей его уроков, ни, конечно, видео. Никаких документальных свидетельств. Он жил в страшное время – ничего тогда не было сделано… Это огромная потеря для нас и будущих поколений скрипачей.

А-С: Абрам Ильич дал скрипичному миру один из самых впечатляющих в XX веке списков выдающихся скрипачей. Естественно возникает вопрос – как ему удавалось превращать выдающегося студента в выдающегося артиста?

3. Ш. Судя по тому, как он со мной занимался, он готовил меня для концертной работы. В то время я не задумывалась над этим вопросом. Уже после смерти

Абрама Ильича я вдруг почувствовала, что осталась одна, что я должна продолжать сама то, что он в меня вкладывал за годы учёбы в Консерватории. Я вдруг созрела как музыкант, это был какой-то рубеж во мне самой. Во мне появилась какая-то собственная ответственность и осознание своего «я».

Он с самого начала воспитывал нас как артистов, как личность, никогда как ремесленников. Своим примером, своей жизнью он воспитывал в нас какую-то необычайную чистоту отношения к музыке, к людям, и вообще к жизни… Он воспитал во мне внутреннюю самостоятельность, гордость, и неподчинение глупости. Этим я обязана ему и моему учителю в школе – Байбурову.

А-С: Занимался ли Абрам Ильич специально вашей психологической подготовкой к концертным выступлениям?

3. Ш. Специально нет, но я всегда удивлялась тому, что Абрам Ильич никогда не сидел в зале во время классных вечеров, а всегда был за кулисами. И что же он спрашивал у нас перед выходом на сцену? «Темп? – спрашивал он, – какой темп?»

Это было главное. И с годами только я поняла, насколько это мудро – сосредоточить студента на определённой задаче, от которой зависит всё остальное. Потому, что темп – это основа дыхания на сцене, это основа характера. А его доброта, его полуулыбка и добрые лучистые глаза – с этим мы выходили на сцену. Это давало нам абсолютный покой.

Вот такой случай был со мной в первый год моих занятий с Абрамом Ильичём в Консерватории. Я не люблю долго ждать выступления, долго разыгрываться. Обычно я делала это дома, и живя недалеко, приходила перед самым выступлением. Как-то раз, я вошла в артистическую, когда уже играл студент, выступавший непосредственно передо мной. Абрам Ильич немного волновался и спросил: «Что случилось, Зоря? Почему так поздно?» Я сказала: «Абрам Ильич, я не люблю ждать долго…» Всё! Этого было достаточно – он понял сразу, что для меня так лучше. У него не было жёстких требований – «Ты должен!». Нет, он никому не навязывал чего-то чуждого данному человеку, а всегда понимал других.

Но самое удивительное, что никто из его учеников не боялся сцены. Каким способом он этого достигал? Для меня это загадка. Я тоже воспитываю своих учеников не бояться сцены, но я делаю громадную психологическую подготовку.

Абрам Ильич ведь этого не делал! В этом его гениальность, он делал это незаметно. Он говорил, что самое главное, когда голова занята на сцене каждую секунду конкретной задачей исполнения. Ведь всё идёт от головы…

А-С: Почему сам Абрам Ильич никогда не выступал?

3. Ш. Он мне рассказывал… Я сама никогда не боялась сцены. И как-то мы разговорились о сцене. Абрам Ильич сказал: «А я всегда боялся… В те времена зал был тёмный, только эстрада освещалась. Я выходил на сцену – мне казалось, что зал – огромная пасть какого-то страшного зверя…» Он это говорил с улыбкой, но как-то так трогательно, по-детски… Говорят он терял на сцене до пятидесяти процентов своих возможностей. И тем более удивительно, как я уже говорила, что никто из его учеников не боялся сцены.