Э. Г. Этот вопрос интересно рассмотреть, так как Абрам Ильич действительно воспитал плеяду блестящих скрипачей нашего времени. Такое, я бы сказал, становление происходило, и оно происходило зримо. В отличие от Ямпольского, некоторые педагоги, даже выдающиеся, старались развить не только самую сильную сторону студента, самую яркую черту его индивидуальности, но подвести и другие стороны игры под уровень этой, самой сильной и самой яркой стороны дарования. В итоге это нивелировало игру, снижая яркость и своеобразие индивидуальности.
Ученики Абрама Ильича, – выдающиеся, менее одарённые и просто средние имели, тем не менее, свои яркие индивидуальности потому, что он удивительно умел развить самые сильные стороны каждого своего студента.
Обычно приводят примеры из своей жизни. Те, кто слушал меня когда-либо, понимают, что в отсутствии темперамента меня нельзя было упрекнуть. Может быть наоборот, в переизбытке его. Как-то Абрам Ильич работал со мной над кульминацией в «Этюде в форме вальса» Сен-Санса – Изаи. Он требовал всё большей и большей кульминации, пока я не «врезал» смычком в люстру на потолке… И вот, он не требовал ограничения природных эмоциональных ресурсов, а как я уже говорил, старался выявить их наиболее ярко.
Э. Г. Специальной психологической подготовкой к концертным выступлениям он с нами не занимался, но умел нас «настраивать» на концертные выступления. В зале, на своих знаменитых консерваторских концертах – классных вечерах – он никогда не сидел, он был за сценой. Он нас сам выпускал, как бы благословляя на это.
Я теперь думаю, что он умел это делать хорошо. Во всяком случае, несмотря на то, что Абрам Ильич сам боялся сцены, его ученики были не боязливые, были смелые ребята, яркие и артистичные. Наверное, с собой бороться сложнее, чем с недостатками учеников. В общем, он знал всё это – что и как надо делать на эстраде, как надо себя чувствовать и вести.
Ещё раз хочу вернуться к игре самого Абрама Ильича. Её можно вспоминать бесконечно! Расскажу один случай, как он сыграл мне одно сочинение Эрнста – забытые и редко исполняемые труднейшие виртуозные вариации. Он не видел этих нот лет двадцать! И никогда не играл сам этой пьесы. Увидев в моём сборнике пьес это сочинение, он, хотите верьте, хотите нет, взял на моей скрипке несколько пассажей и… сыграл мне всё произведение! Это была фантастика – ведь ноты оставались на пульте! Он сыграл пьесу наизусть, и как совершенно!
Э. Г. Когда-то, в первый год моих занятий у Абрама Ильича, он позвонил мне по телефону и, поговорив со мной, стал слушать, как я занимаюсь самостоятельно. Проанализировав потом мои занятия, он научил меня наиболее эффективно заниматься. Он часто нам напоминал – четыре часа ежедневных занятий вполне достаточны, но с «головой»! Он считал, что после четырёхчасовых занятий голова устаёт и не надо больше играть, занимаясь бесполезной зубрёжкой. Он всегда повторял – «Но с головой!», то есть заниматься только до тех пор, пока самоконтроль полностью функционирует.
Э. Г. Конечно. Он часто обращался к примерам великих скрипачей – это относится прежде всего к Крейслеру. Я не помню, чтобы он рассказывал непосредственно о концертах Крейслера в Брюсселе в 1937 году, но его отношение и уважение к Крейслеру было экстраординарным. Очень ярко я помню отношение Абрама Ильича к Крейслеру-скрипачу, к Крейслеру-композитору и к личности Крейслера-человека. Это отношение я бы назвал благоговейным. Я бы даже сказал, что дух крейслеровского искусства всегда жил в классе Абрама Ильича.
Э. Г. О Мироне Борисовиче Полякине Абрам Ильич отзывался как о выдающемся артисте, к сожалению не признанном на Западе, да и в России – настолько, насколько заслуживал этот уникально одарённый артист.
Э. Г. Я слышал от Абрама Ильича самые восторженные слова о Бусе Гольдштейне. Он наделял самыми высокими эпитетами Бусин талант и его гениальную одарённость. Хейфец, как известно, прочил ему огромное будущее.
А теперь я расскажу историю, которую я уверен, мало кто знает. В мае 1956 года я встретил Айзика Стерна второй раз – уже здесь. Первая встреча была годом раньше, в Париже на Конкурсе им. Тибо. Стерн меня не слышал там – он был в Париже только один день, но я познакомился с ним.
Это мой кумир, я обожаю его. В Москве мы с ним общались, но самое приятное, самое запомнившееся общение произошло в Тбилиси. Я закончил там свои гастроли, он прилетел туда на один день и выезжал на машине в Ереван. Мы провели вместе замечательный день, и там он меня слушал. И тогда он мне предложил приехать в Париж на полгода и позаниматься с ним. Я могу теперь сказать, что после прослушывания всех молодых скрипачей, по дарованию, по направленности исполнения, ему, по его словам, моя игра была ближе, чем других. Он отзывался совершенно замечательно об Абраме Ильиче, а позаниматься со мной хотел, чтобы навести на мою игру, так сказать, некоторый европейский лоск, ничего не собираясь менять. Он предлагал сделать это в Париже (понятно, что Нью-Йорк и Москва отпадали по разным причинам), где хотел также меня представить международным концертным агентствам, хотел как-то помочь в моей концертной работе.
В мае 1956 года, незадолго до смерти, Абрам Ильич в разговоре со мной по телефону, всячески приветствовал идею Стерна – позаниматься с ним в Париже.
«Это было бы замечательно, Эдик, – были его слова, – я бы всячески приветствовал это». Такова была его реакция. К сожалению, из этого плана, конечно, ничего не вышло. Очень это обидно, даже и сегодня… Этот телефонный разговор с Абрамом Ильичём был последним. Через месяц его не стало.