Я разглядывал фотографии, когда услышал шорох у дверей. Обернувшись, увидел Хьюго Ларайю: он стоял и смотрел на меня. С Хьюго мы познакомились в юридической школе, и он стал моим другом, первым и единственным, до сих пор. Мой отец, всегда обладавший чутьем на способных людей, тоже обратил внимание на Ларайю и сразу после выпуска устроил его в преуспевающую адвокатскую фирму в Нью-Йорке. Фирма была на окладе у Трэкстонов, так что услуги первоклассных адвокатов были им доступны в любую минуту. Для Хьюго появился шанс, который он не упустил. Я не винил его, но между нами после этого встала стена, особенно когда я ушел из фирмы.

– Мне сказали, что ты прячешься здесь, – сказал Хьюго.

– Ну еще бы, все камеры этого отеля наверняка следят сейчас только за мной.

– Брось, Тео. Ты и представить себе не можешь, как часто твой отец жалеет о том, что ты больше не работаешь с ним.

Хьюго стоял, опершись о косяк с небрежной грацией выдры, которую пригласили сняться в рекламе «Дольче и Габбана». Его черноволосая макушка вообще-то едва достигала мне до плеча, но тщательно подобранные шляпы, с которыми он не расставался, по-моему, никогда, прибавляли ему роста. Филиппинец по рождению, он был воплощением чистейшей англо-саксонской элегантности, незаметно перетекавшей в дендизм. В тот день он щеголял в сером костюме с Сэвил-роу с рисунчатым платочком в нагрудном кармане и в светло-оливковой федоре. Мы были ровесниками, но он всегда выглядел старше. Наверное, из-за шляп.

– Я всегда удивлялся, как Кэролайн успевает проворачивать такую гору работы на этом девственно-чистом столе, – продолжал Хьюго. – Ее кабинет похож скорее на декорацию, чем на рабочее место.

– Как твои дела?

– Прекрасно. Знаешь что? Схожу-ка я за кофе. Подожди меня здесь.

С этими словами Хьюго положил на письменный стол Кэролайн большой конверт цвета слоновой кости, на котором крупными буквами было выдавлено название его фирмы – «Каспер Питерс Макнэлли» – и вышел.

Соблазн оказался силен, и я не устоял. Хьюго хорошо знал свое дело, и этот жест с конвертом наверняка был не случаен. Значит, и из кабинета он вышел не просто так – была какая-то причина, скорее всего юридического характера, которая запрещала ему вдаваться в объяснения. Я вынул из конверта бумаги.

Сверху лежал запрос на судебный запрет для меня увозить сына из Нью-Йорка.

Другие бумаги я просмотрел бегло. Но, даже не вчитываясь, одно понял ясно: моя сестрица готовится возбудить против меня дело в суде с целью доказать, что я психически нестабилен и не могу быть отцом собственному ребенку.

Доктор Хэвен принимала в Элизабет, штат Нью-Джерси, и одна из причин, почему я выбрал ее, была в том, что мой отец не верил в существование «настоящих» психологов за пределами Манхэттена. Кроме того, доктор Хэвен была автором ряда статей о символдраме, также известной как кататимно-имагинативная психотерапия, которые заинтриговали меня потому, что мои детские воспоминания представляли собой запутанный клубок страхов. С ранних лет мне постоянно снились кошмары о тиграх, разрывающих меня на части острыми когтями, которые превращались в ножи. Больше из своего детства я не помню почти ничего, кошмарные образы вытравили из памяти слишком многое.

Подростком я сделал одно открытие: оказывается, если попеременно то резать себя, то принимать наркотики, можно избавиться от навязчивых страхов хотя бы на время. С доктором Хэвен я встречался уже два года, хотя пандемия сбила график нашего с ней общения. Но в тот день я нуждался в более действенной помощи.

– Извините, у меня есть только тридцать минут, – сказала она, едва я появился у нее на пороге. – Но мы могли бы…

– У меня умерла жена, а сестра хочет похитить моего сына, – выпалил я.

В кабинете настала полная тишина; было слышно только, как тикают большие напольные часы в углу.

– Не хочу сказать, что вам не нужна терапия, – ответила наконец доктор Хэвен. – Но прежде всего вам нужен сейчас хороший юрист.

Я был на нервах, так что не стал садиться, а расхаживал туда и сюда по изрядно потертому ковру.

– Я пришел к вам потому, что понял – мои родные лгут мне… во всем, – сказал я.