Я кивнул. Вообще-то я даже не лгал: кошмары мне снились регулярно, но не они были причиной беспорядка, который застал в моем доме отец.

– Тедди сейчас примерно столько, сколько мне было тогда. Наверное, из-за этого.

– Я знаю, тебе не нравится, когда я говорю, что прошлое прошло, сын, но в данном случае это действительно так, – сказал он. – Назад дороги нет, ничего уже не поправишь. Поэтому лучшее, что ты можешь сделать, – забыть.

Я всегда считал, что отцу знакомы угрызения совести. Человек с его биографией – супружеские измены, разводы, деловые махинации – не может без них обойтись. Но если его послушать, то неприятные чувства можно легко упаковать в черные мешки, вынести на помойку и спокойно жить дальше. У меня никогда так не получалось.

– Я пытался.

– Плохо пытался. Прошлое надо укладывать в специальную шкатулку, закрывать на ключ и задвигать в самый дальний уголок мозга навсегда. – Последовал тяжелый долгий выдох – целая симфония родительской беспомощности. – Думаешь, кошмары начались у тебя снова по какой-то конкретной причине?

Мне не хватило решимости признаться, что мои кошмары никогда и не прекращались по-настоящему, просто отступали на задний план моего повседневного существования. В них надо мной нависал тигр, он прижимал меня к земле своим телом, а потом царапал мне торс и руки когтями. Он делал это не в ярости; нет, он был почти спокоен. Кровь капала из-под его когтей, но, приглядевшись, я видел скорее ножи, чем когти.

Отцу я перестал рассказывать о своих кошмарах много лет назад, когда мне надоело ходить по разным психотерапевтам, пытавшимся оградить меня нынешнего от воспоминаний о том, что случилось со мной в возрасте трех с половиной лет.

– Тедди часто просит меня сводить его в зоопарк, – осторожно начал я.

– Тебе не стоит бояться за него. Сегодняшние зоопарки хорошо устроены, в клетку с тигром так просто не упадешь.

Обычно отец избегал разговоров на эту тему, но тут я сам ухватился за возможность обсудить ее подробнее.

– А ты помнишь, что именно случилось со мной тогда, в Берлине?

– Во всем виновата твоя мать, – поспешно ответил он. – В тот день меня с вами не было. Я увидел тебя уже в больнице. Это было ужасно. Я не должен был разрешать ей вести тебя в зоопарк. Она была чокнутая. Наверное, сама сунула тебя к тигру, чтобы ты поиграл с кошечкой.

В тот же миг отзвуки чего-то давнего наполнили мой мозг. Отец не впервые говорил такое о матери. Он словно не понимал, что подталкивает меня к вопросу: а вдруг я унаследовал от нее какие-то психические отклонения?

Повисло неловкое молчание.

– Мне надо идти, – выдавил я, наконец.

– Может, пообедаем потом вместе? – предложил он так, словно мы были одной большой и дружной семьей. – Надо нам чаще встречаться теперь, когда Кэролайн не стало.

– У меня много работы.

Я не стал добавлять, что не хочу встречаться с ним, потому что он мне лжет; все лгут – и он, и Джульетта, и Урсула. Когда-то я думал, что могу доверять Кэролайн, но ошибался. Во всей моей семье не было никого, кто говорил бы мне правду.

Офис Джуд был в двух остановках экспресса от Гранд-Сентрал. Поезд номер 4 привез меня на север, где я вышла из подземки и пошла в сторону Сорок второй улицы. В небе над Первой авеню торчал массивный знак, написанный жирными буквами: ТЮДОР-СИТИ. Странно, я двадцать пять лет живу в Нью-Йорке, почти всю жизнь, и ни разу его не замечала. И как я только ухитрилась?