– Ты просто дура, – презрительно сказал Шанго, выпуская Оба из рук. – И всегда ею была. Я не беру женщин силой. Твоя задница – не единственная в Баие, любовь моя!
– Я знаю. Уходи.
Он молча повернулся и вышел. До Оба донёсся бешеный хлопок двери. Затем яростно, зло завёлся мотор автомобиля внизу. Взвизгнули шины – и всё стихло.
Некоторое время Оба стояла не двигаясь. Затем несколько раз глубоко вздохнула, закрыла лицо руками, неловко опустившись на табуретку. Горло давила горькая судорога. Слёз не было.
Оба не знала, сколько времени она просидела на кухне, глядя на голубую в лунном свете крышу дома напротив. Из оцепенения её вывел неоновый сполох фар, метнувшийся по стене кухни. «Кто-то приехал?» – удивилась Оба, выглянув на улицу. Там ещё было темно, но какая-то птица уже по-утреннему пробовала голос в ветвях баньяна под окном. Фары погасли. Хлопнула дверь машины. Резко скрипнула ступенька лестницы. Оба успела лишь встать и вытереть лицо полотенцем – и в кухню вошёл Огун.
– Ты?.. – ошеломлённо спросила Оба. – Боже… что случилось?!
– Ничего, – коротко ответил Огун.
«Я убью Эшу,» – бессильно подумала Оба.
– Может быть, ты решил, что… – начала было она – но Огун не дал ей закончить. Просто подошёл – и обнял её. От него пахло потом, бензином, крепкими сигаретами, машинным маслом. И Оба поняла, что сейчас разревётся.
Этого ни в коем случае нелья было допустить.
– Пусть Эшу больше никогда не показывается мне на глаза! – заявила она, гневно глядя снизу вверх в непроницаемую физиономию Огуна. – Он сошёл с ума! И ты тоже! Сорвался с места, гнал весь день и полночи – из-за чего?! Шанго был здесь – ну и что? Ну и что, Огун? Разве я не дала тебе слова? Ничего не было! И не могло быть!
– Я знаю. Можешь ничего не говорить.
– Да?.. – Оба попыталась усмехнуться, но получился лишь жалобный всхлип. – Ты знаешь? Подумать только! Но, скажи на милость, почему же ты тогда здесь?
– Не хотел, чтобы ты оставалась одна. Однажды я уже оставил тебя. Что вышло?
И этого Оба уже не вынесла. И тяжело обвисла в его руках, задыхаясь от сухих рыданий. Огун обнял её, прижав к широкой, обтянутой синей футболкой груди, под которой тяжело и часто бухало сердце.
– Ты хочешь меня задушить?
– Не тебя, девочка. Нет. Не тебя. – Он усмехнулся. – От тебя я хочу другого.
– Когда угодно, – сквозь слёзы прошептала Оба, обхватывая дрожашими руками его плечи. – Сколько хочешь. Всегда… Всегда!
Над городом Всех Святых поднималось золотистое, свежее утро. С минуты на минуту должно было начаться традиционное пляжное шоу школ капоэйры, и туристические автобусы подъезжали к пляжу Барра с самого рассвета. Несмотря на ранний час, повсюду уже гремела музыка. Слышался смех, разговоры, изумлённые и радостные возгласы, пение. То и дело щёлкали фотоаппараты, жужжали камеры. Экскурсоводы озабоченно размахивали флажками и надрывали глотки, созывая своих подопечных, потерявшихся в весёлом и пёстром море баиянцев, которые тоже пришли взглянуть на капоэйру. Погода была безветренная, море лежало гладкое, розовое, в лёгких рябинках. В пенном прибое копошились голые дети, чуть вдалеке летал футбольный мяч, а у кромки воды уже слышалось зудение беримбау, хлопки в ладоши и ритмичный стук барабанов.
Йанса нервно мерила песок босыми ногами, прижимая к уху телефон. За её перемещениями пристально наблюдали «Дети Йанса», сидевшие и лежавшие на песке.