Работа на кухне закипела. Мылись в лимонной воде моллюски, чистилась гора рыбы, жарились огромные розовые креветки, поблёскивали в тазу сизым, холодным блеском мидии. Пятикилограммовый пакет тапиоковой муки был вскрыт, и на гигантской сковороде жарились блинчики. Огромная бутыль дэндэ[54] гордо высилась на столе, солнце било сквозь окно прямо в неё, и жёлтый блеск пятном ложился на плиты пола. На плите дымились сразу три кастрюли – с козиду[55], сарапателом[56] и гордостью Оба – мокекой[57] из моллюсков. На другой плите тушилась черепаха, распространяя по всему дому острый запах моря и специй. В духовке доходили банановые болиньос[58]. Воодушевлённая Оба была готова накормить всех голодных туристов города Баии! Готовка всегда успокаивала её, придавала уверенности и поднимала настроение.

Но именно сегодня, как назло, неудачи сыпались одна за другой. К возмущению Оба, добрая половина моллюсков оказалась протухшей – а ведь она так тщательно отбирала их, и продавец был давно знакомый, проверенный! Потом вырвался из рук огромный пакет с мукой! Желтоватая пыль осыпала всю кухню, осев в кастрюлю с бульоном и безнадёжно испортив его. Духовка невероятным образом оказалась включённой на триста градусов вместо положенных ста восьмидесяти, и, не спохватись вовремя Оба, её чудесные болиньос превратились бы в угольки! Наконец, сломалось лезвие любимого ножа! Когда же пачка соли не с того ни с сего решила свести счёты с жизнью и ухнула с полки прямиком в кипящую мокеку, Оба не выдержала и завопила:

– Эшу! Паршивец! Прекрати немедленно!

В ответ – тишина. Оба вывернула в раковину испорченную мокеку и, похожая в клубах пара на восставшую из ада фурию, с размаху грохнула об стол кастрюлей.

– Почему ты лезешь не в своё дело?! Убирайся вон из моей кухни! У меня сегодня целый автобус туристов! Предзаказ! От уважаемых людей! А ты!..

– «Тури-истов»… – передразнил знакомый голос, и Эшу возник в дверном проёме с привычной сигаретой в зубах. В лицо ему немедленно полетела сырая отбивная. Эшу ловко уклонился, и кусок мяса, как летающая тарелка, унёсся в коридор. Оба рухнула на табуретку и разрыдалась.

– Ты не должна впускать Шанго! – наставив на неё указательный палец, свирепо заявил Эшу. – Он просто бесится от того, что вернулся домой и не нашёл там Ошун! И будет сейчас делать глупость за глупостью, как обычно! Матери же нет! Останавливать его некому! А на тебя Шанго наплевать! И всегда было плевать! И ты, любовь моя, прекрасно это знаешь! Даже твоя роскошная задница тебя не спасёт! И вся эта жратва на плите – тоже! А Огун…

– Не говори мне про Огуна! – завопила Оба. – Ни слова, засранец! Да какое ты имеешь право вмешиваться?!.

– Имею! Потому что вы мне надоели, шлюхи!

– Я – шлюха?.. – Оба так растерялась, что даже не сразу нашлась что ответить, и только всплеснула руками. – Я?..

В свой ответный свист Эшу вложил всё возможное презрение.

– Да что же это за!.. – не находя больше слов, Оба схватила со стола поварёшку. – Убирайся отсюда! Почему все находят себе дела на моей кухне?!

Эшу стремглав вылетел за дверь. Оба понеслась следом.

Пять минут спустя оба вернулись. Эшу тихо смеялся, подбрасывая в ладони захваченную в бою поварёшку. Оба тяжело дышала, вытирала пот.

– Святая дева! Моя черепаха!!! Фу-у-у… – Она с грохотом перетащила с плиты на стол дымящийся сотейник и устало обернулась к Эшу. – Послушай, малыш, оставь меня в покое. Хотя бы сегодня. Ты же видишь – дел невпроворот и…

– …и Шанго того гляди явится, – ухмыльнулся он.

– Это тебя не касается! – снова вскипела Оба. – Не заставляй меня звонить твоей матери и портить ей праздник!

– А ты не заставляй меня звонить Огуну!

– Что?.. – задохнулась Оба. Чёрная от ярости, она медленно развернулась к Эшу. Слёзы её разом высохли.

Эшу попятился.