– Детка, детка, ну что такое?.. Успокойся… Я же пошутил!
– Если ты это сделаешь, я отрежу тебе голову вот этим ножом, – тусклым голосом поклялась Оба, взяв со стола огромный тесак для разделки мяса. Эшу опасливо покосился на него.
– Очень нужно… Не больно и хотелось! Но, Обинья, ведь это же, ей-богу, не совсем окажется честно…
Оба молча повернулась к нему спиной. Вскоре услышала сердитый стук удаляющихся шагов. Невесело усмехнулась, когда испачканный пылью кусок сырого мяса просвистел мимо её уха и влажно шлёпнулся о стену, оставив на ней красное пятно. А снизу уже доносился встревоженный щебет Ясмины:
– Дона Оба, дона Оба! Туристы приехали, вон автобус! Что подавать сначала?
– Да чтоб им всем лопнуть! – с чувством выругалась Оба. – Дочь моя, встречай! Рассаживай! Принеси гуарану, фрукты, бригадейрос, доставай салаты, я сейчас спущусь! Будь прокляты все грингос: почему их никто не кормит у них дома?!
– Батальон ВОРЕ[59], третье подразделение, сержант Перейра, слушаю!.. Кого? Полковник сейчас на учениях, что передать? Срочно?.. Брат? Семейное дело? Минуту, сеньор, я постараюсь что-нибудь сделать… – Юный сержант опустил трубку на стол и вылетел из штабного помещения на двор. – Полковника де Айока к телефону! Срочно, Баия на проводе!
Через несколько минут Огун вошёл в маленькую комнату и сразу же словно заполнил её всю своей огромной фигурой.
– Что случилось, сержант? Мне сказали – брат из Баии…
Перейра почтительно кивнул на телефонную трубку, по-прежнему лежавшую на потрескавшейся, в нескольких местах прожжённой сигаретами столешнице. Огун взял трубку.
– Слушаю… Эшу? Ты очумел? – Голос полковника был очень спокойным. Но весь батальон знал, что таится за этим спокойствием, и сержанту Перейре на миг захотелось быть где-нибудь очень далеко отсюда, на задворках родного Фейру-де Сантана.
– Сколько раз тебе говорить – звони вечером на мобильный, а не средь бела дня в штаб батальона! Здесь расположение войск, а не бар в Бротасе, раздолбай!.. Что?
Из трубки раздавались возмущённые вопли. Как ни прислушивался сержант Перейра, он не мог разобрать ни слова. Полковник ничего не отвечал. Затем так же молча опустил трубку на рычаг. Его чёрное, некрасивое, изрезанное шрамами лицо не выражало ничего.
Глубоко заполночь в маленьком кафе наконец-то стало тихо. Счастливые и объевшиеся туристы уехали, воздав должное великолепной стряпне хозяйки. Как ни расстраивалась Оба, мокека получилась всё равно высший класс, и на дне глубокой кастрюли почти ничего не осталось. Под стрёкот экскурсовода съели подчистую и фейжоаду из чёрных бобов («Обратите внимание, господа, когда-то это была простая еда рабов с плантаций, а ныне ни один праздник в Бразилии не обходится бе фейжоады!») и ватапу из рыбы («Если у кого-то аллергия на пальмовое масло, лучше взять что-нибудь другое!»), и козиду, которое, на взгляд Оба, всё же было передержано, и сарапател, и мунгунсу, и сладости… Видя, что гости довольны, Оба потихоньку послала Ясмину в соседний переулок – и вскоре наспех собранный ансамбль громыхал на жестяных банках, гитаре и сипатом аккордеоне, а Зе Эспенандос, вытаращив чёрные глаза, пел своим ужасным, сиплым басом самбу. Слова были собственного сочинения Зе, невероятно похабные, но грингос всё равно не понимали ни слова и веселились вовсю. Вскоре вся улица танцевала, Теа и Ясмина кружились с американцами, и даже самой Оба пришлось покачать бёдрами под бешеные аплодисменты гостей.
Проводив автобус, Оба с девушками вымыли посуду, оттёрли столы, затянули плёнкой и убрали в холодильники оставшуюся еду, и хозяйка, наконец, отпустила своих измученных помощниц. Оставшись одна, она сварила кофе, положила на блюдце последний чудом уцелевший бригадейру и присела у стола, глядя на восходящую луну. И не обернулась, когда за спиной скрипнула дверь и в кухню вошёл Шанго.
– Доброй ночи, девочка моя.
– Здравствуй. Хочешь есть?
Можно было и не спрашивать: он всегда хотел… Шанго привычно устроился за огромным столом. Лениво, добродушно смотрел из-под тяжёлых век, как Оба ставит на стол еду.
– Черепаха?
– Да.