— Но он даже не показывает виду, что ему плохо без меня! — взрывалась я про себя. — Чего же мне лезть к нему? Скажет холодно, что все в порядке и буду я стоять, как дура!

Иной раз ловила на себе его взгляды полные тоски и печали, но прятала глаза и молчала.

— Не буду я твой любовницей на одну ночь, генерал! — ворчала себе под нос, проходя в комнату и запираясь на замок. — Ты же не хочешь меня в жены? Ты боишься пересудов и за место работы? А еще за партийный билет. Если что — всё ведь отберут! Сейчас прОсто это делается. Только не из-за меня! Боже, спаси и сохрани, чтобы это случилось из-за меня! Я не хочу проклятий с тех губ, что целовали и от которых до сих пор сжимается всё внутри. Надо подумать нам обоим, надо еще подождать. А там, глядишь, всё и разрешится!

Глаша уже редко появлялась в квартире, Иваныч тоже спешил по своим делам, генерал же почти всегда уходил кабинет после общего ужина. Конечно, Люся не сидела с нами, как когда-то Глаша с Иванычем, и я была даже рада этому, так как она стала как-то пристальней смотреть за нами, что-то прятать в своих глазах. Потом я как-то увидела её весело болтающую с консьержкой Антониной и все поняла — они сдружились. Теперь я была уверена, что поступила правильно, дистанцировавшись от генерала. Люся не могла не заметить наших отношений. Её липкий взгляд да длинный нос, когда она совала не туда, мне совсем не нравился.

Как-то я просто не выдержала, и высказала ей всё, что о ней думаю, когда случайно заглянула в гардеробную, чтобы погладить и увидела, как та надела …мою шубу! И еще вертится в ней! Я ахнула, а она тут же начала извиняться и мямлить, что такого никогда не видела, вот черт её и попутал!

Но добила меня все же Антонина.

Как-то возвращалась я довольно поздно, оформляли стенгазету, и она преградила мне путь.

— Ну, что? Уехала твоя защитница? — встала она руки в боки. — Теперь ты ей не нужна, а генерал тебя скоро выкинет как паршивого кутенка. Разрешение-то на прописку заканчивается! — съязвила она. — Кончилась твоя красивая жизнь. Чеши в клоповник общежитский! Там твое место! Ишь, надумала — генерала охмурять! Бесстыдница! Уж ежели не съедешь, сообщу о твоем поведении в институт в комсомольскую и партийную ячейку. Там быстро тебе хвост приструнят!

Я чуть было не рухнула от её ядовитых слов и от неожиданности не знала, что и сказать. Побежала домой, и только в столовой заметила испуганный взгляд Люси. Она поняла, что облажалась и я расскажу об этом и тем самым могу повлиять на решение генерала. Когда я обращалась к нему с любым вопросом, он всегда меня внимательно слушал и делал всё, о чем я просила. Люся понимала, что стоит мне сказать ему пару слов, и она поедет в свой магазинчик месить грязь. Здесь же она на правах домохозяйки в прекрасной генеральской квартире и уже начали приседать перед ней другие домработницы и даже жены, чтобы узнать последние новости о плоде их отчаянных потуг — холостяке генерале. А она и рада, распустила хвост и выслушивает льстивые речи.

Об этом мне поведала Глаша, а ей Иваныч, который все слышал и видел творившееся вокруг. Я просила его рассказать всё Сергею Витальевичу, но тот отвечал, что генерал знает и ему все равно.

— Захолодел он как-то, — жаловался мне ординарец, — перестал даже улыбаться. А раньше шутил! — вздыхал он.

Вскоре и Иваныч вышел в отставку и к генералу приставили молодого сержанта. Паренек был скромным, слегка зажатым и молчаливым. С ним я познакомилась перед самым отъездом, и он помогал перевозить мои вещи. В общежитии Ленка командовала им, а он, глядя на нее с восхищением, делал, как она говорила. Ей же доставляло удовольствие, и это было заметно. Потом, уже немного позже, она рассказала нам, что Володя, шофер генерала, питает к ней чувства, и они начали встречаться.

— Вот и я побывала на твоем месте в машине, где ты ездила госпожой! — ехидничала она, рассказывая о том, как и куда, подвозил ее Володя.

— Вот узнает генерал, — выговаривала её Маша, — настучит твоему Володьке по башке. Ишь, что надумал! Цацу свою возить на авто хозяина!

Ленка кривилась и говорила, что не будет больше с нами делиться. Мне же было неприятно.

— Это же надо из такой тихони и мямли выросла такая фифа! — возмущалась Маша, когда мы остались одни. — И всё моё попустительство. Пригрела змею на груди! Ах ты, мелкая зараза!

Я смеялась её возмущению и успокаивала, что мне уж все равно.

— Было и прошло.

Вздыхала я, но она видела, что не прошло, и продолжала ворчать, что приведет её в порядок обязательно.

— Ишь, хвост распустила, а все мое потакание и снисходительность!