На одной подводе уезжали на станцию несколько мужиков. Никита, как всегда, смеялся и балагурил:
— Эх, девкам скучно будут! — весело сожалел он.
Глашка со слезами на глазах замахнулась на него рукой:
— Как же, без тебя завянут наши девки, некому их обнимать!
— Ничего, Глафира, вот вернусь, к тебе посватаюсь! — весело обещал Никита.
Харитон сидел, опустив голову. Даша не пришла из хутора, чтобы проводить его. Паранька шла за телегой, как во сне, растрепанная, с остановившимися глазами. Егор смотрел мимо нее, на дорогу, ведущую к хутору. Вскоре телега с рекрутами выехала за деревенскую околицу. Не видно было уже и самой деревни, а двое из сидевших на соломе все смотрели назад, как будто ожидая чуда. Но чуда не произошло. Погромыхивая колесами, телега увозила людей все дальше от родной деревни.
Поздней осенью, близ одного прикарпатского села шел бой. С утра то моросил дождь, то солнце пыталось отодвинуть тучки, то тучки опять нехотя теснили неяркое светило. Словно под стать погоде и атаки в этот день были унылые. То немцы наступают четкой шеренгой из своих окопов, но обстрелянные русскими, нехотя возвращаются обратно, то русские с криками: «За царя, за отечество» — бегут на немецкие окопы, но встреченные немецкими залпами, отступают назад. Наконец такая беготня надоела обеим сторонам и завязалась рукопашная. С обеих сторон шли солдаты со штыками наперевес. На поле кричали, ругались на двух языках. Валялись убитые, раненые просили о помощи. В этой кутерьме немецкий унтер, с винтовкой наперевес с разбегу наскочил на молодого русского солдата. Длинный штык пронзил насквозь грудь русского. Он упал навзничь. Унтер, привыкший к смертям, остановился, и, вытаскивая штык, взглянул в лицо русского. С сожалением он отметил, что русский молодой и красивый парень. Тот, хватая руками землю, что-то шептал. Унтер наклонился над солдатом.
— Даша! — глаза русского широко открылись, а белеющие губы изгибались в мучительной улыбке, словно он увидел наяву ту, которую звал.
Унтер понял, что солдат зовет женщину. Он машинально спросил:
— Wer ist Dascha?[8]
Русский не услышал его вопроса. Рука его загребла в последний раз клочок сухой травы, выдернув вместе с корнем, и унтеру показалось, что пахнуло запахом чабреца. Он еще раз глянул на солдата? и его зачерствевшая в окопах душа заныла. Впервые ему стало жаль убитого. Синие глаза русского покрылись мутной поволокой, лицо вытянулось и он затих. Унтер повернулся и побежал дальше. Бой продолжался.
В то самое мгновение, когда голова Егора коснулась холодной мокрой земли, вдалеке от родного села, в степной крытой камышом хате Даша стояла около окна и наблюдала, как на улице капли дождя перемежались хлопьями мокрого снега. Вдруг сердце замерло и медленно-медленно стало опускаться. Дыхание перехватило. Она попыталась вздохнуть, но ком, вставший поперек горла, душил ее. Последнее, что помнила Даша — запах чабреца… Ноги подкосились, и, если бы вовремя не подоспел дед Василий, сидевший у печки, она бы упала. Дед ухватил ее под руки, не понимая, что происходит.
— Ты чего, Дашуха? Вроде рано тебе? — дед не зная, что делать в таких случаях, держал ее на весу и тряс за плечи.
Сознание медленно возвращалось к Даше. Вместе с сознанием пришла боль внизу живота. Начались схватки. Даша протяжно застонала, обхватив живот. Дед Василий закричал:
— Авдотья! Где тебя носит? Дашка рожает!
Прибежала бабка Авдотья из другой комнаты, бросив вязание. Она заохала над любимой внучкой:
— Как же так? Рано ведь, Дашка!
Вместе с дедом они отвели Дашу в боковушку.
— Ране срока, — сокрушалась бабка, — надоть лошадь запрягать, в деревню ехать за повитухой. Дед выскочил во двор, где возились под навесом Лука и Иван. Лука быстро запряг лошадь и поехал в деревню. Роды проходили тяжело. Родившийся мальчик, тем не менее, огласил дом звонкими воплями.
— Э-э-э? как орет! — на посиделках будет песни горлопанить! — улыбалась повитуха. Она запеленала малыша и положила под бок измученной Даши.