Надо же, что придумала, а!!!

Остаток дня Эмма Николаевна Быстрова честно отрабатывала свою приличную по всем меркам зарплату. Она перелопатила столько работы, что даже Марков попытался ее осадить.

– Ты бы поберегла себя, Эмма Николавна, – покачал он головой, просматривая подготовленные ею бумаги. – Нельзя же так рваться! Это же у нас в плане следующей недели стояло, а ты уже все подготовила. Чем потом-то будешь заниматься?

И он посмотрел на нее как-то странно. Он никогда прежде на нее так не смотрел. И Эмма разволновалась.

Что за взгляд, как бы угадать? Будто что-то сказать ей хочет или спросить. Причем интерес, читаемый в глазах Александра Ивановича, был каким-то тревожным. И это Эмму взволновало еще сильнее. И мысли глупые тут же в голову полезли.

А что, если рыжая стерва успела перед смертью поговорить с Марковым? И то, о чем она говорила Эмме, было лишь малой долей того, что она успела рассказать Маркову? Как узнать? Через кого? Угадывать сложно, а спросить нельзя.

И Эмма решила молчать. Молчать при любых обстоятельствах. Пускай режут ее и пытают, она ни за что никому о вчерашнем звонке не скажет. Нет, сам факт звонка она, конечно же, скрыть не сможет. В органах не дураки работают, начнут проверять все звонки рыжей бестии, сразу вычислят, кому она перед сном ночью звонила. Но вот если спросят, Эмма расскажет о звонке. Но без всяких подробностей. А не спросят, она, разумеется, смолчит. И Маркову она ничего рассказывать не станет. Еще свежи в памяти те отвратительные дни, когда каждый подозревал другого, а потом и самого себя.

Нет, она станет молчать.

Решив поступить таким образом, Эмма тут же успокоилась. Заказала себе в кабинет чай с куском пирога, который секретарше надлежало купить в булочной через дорогу. Осторожно протерла монитор специальной салфеткой. Поменяла строгий пиджак на легкий тонкий джемпер: у нее в шкафу всегда имелся запас одежды. Откинулась на спинку кресла и стала ждать. А пока ждала, позволила себе немного подумать о Сергее.

Удивительное дело, но на фоне всех странных нехороших событий, начавшихся еще в конце предыдущего дня, мысли о нем вдруг доставили ей удовольствие, немного приглушив ее совестливость. Он вдруг показался ей единственно верным и надежным человеком. Он никогда не предал бы ее, если бы не наскучил ей. Не ушел бы первым, если точнее. И изменять не стал бы, потому что был честным и порядочным.

Почему она так с ним обошлась? Что-то просмотрела в нем? Или слишком часто каждого мужчину, с кем ее сводила судьба, сравнивала с Марковым? В сравнении с Марковым, конечно же, Сергей проигрывал. Он не был той Глыбой, которой был Марков. Но…

Но он ведь мог быть той скалой, за которой тепло и уютно в непогоду и в тени которой можно укрыться от солнцепека. Мог ведь быть, почему она так не подумала раньше?

– Эмма Николаевна, пирога не было, – залопотала секретарша, внося поднос с чайником, чашкой и еще чем-то на блюдце, накрытом бумажными салфетками. – Купила пирожные.

– Я не просила, – коротко прервала ее Эмма и отвернулась к окну.

– Извините, – мяукнула та и застыла возле стола.

Она не знала, оставлять ей теперь чай с пирожными или стоит все нести обратно. Ее начальница не была гадиной, не самодурствовала, не наказывала рублем, но уж лучше бы иногда накричала, чем так вот молча отворачиваться. Стой и думай, что оно и как.

– Извините, но они тоже с яблочным джемом, вот я и подумала…

– Ладно, оставь, – позволила со вздохом Эмма, и уже у самой двери догнала секретаршу ее короткая благодарность.

Пирожных под салфеткой было два. Совокупность размера равнялась полутора кускам того пирога, который она так любила и который просила купить. Одной ей не одолеть. Выбрасывать еду Эмма не любила. Оставлять на завтра – все равно что выбросить. Может быть, может быть…

– Сергей, зайди ко мне, – она не стала просить секретаря, набрала его номер сама.