Того же хотел для него и потерпевший.
Застенчивый, почти робкий, он то и дело выправлял и подпушивал свою енотовую бороду, отчетливо разделенную на две части свежим пробривом на подбородке; неуверенно клал руку на серебряный оклад Евангелия, повторяя за священником слова обещания говорить только правду, и говорил ее, смягчая тона и краски.
- Позвольте, позвольте, - останавливал его председательствующий. - Бамбуров действительно украл у вас форменный сюртук зеленого сукна?
- Нет, нет, ваше превосходительство, сюртука за ним я не числю. Сюртук цел.
- А три хлебца?
- Я христианин, ваше превосходительство.
- Ну, а что числит за собой сам подсудимый? Потрудитесь подняться, Бамбуров!
- Тут не читали про кушак. - Бамбуров отрешенно глядит на судей. - Я взял еще кушак. Куда он делся? Да вот он. На мне…
Казалось, ветер бьет в паруса защиты, и позиция Владимира Ильича заведомо выигрышна.
Человек с енотовой бородой, этот доброхот и жалостник, получивший обратно в дом почти все, что унес Максим Бамбуров, на глазах превращался из обвинителя в защитника. К пользе подсудимого шла и та самоотверженная чистосердечность, с которой он, подсудимый, удлинял список собственных обвинений. Прежде Бамбуров не судился, в черных книгах околоточных надзирателей, исправников и полицмейстеров писан не был. Невосполнимое зло, причиненное им коллежскому регистратору, было ничтожно - три горбушки хлеба. В суде его делом правил В. И. Анненков, сын декабриста, человек добросердечный и справедливый.
Значит, свобода?
Нет, тюрьма.
Алтынных воров в Самаре не щадили. Июньский процесс Бамбурова - шестая защита Ульянова на Волге, шестой суд, а все предыдущие, мартовские и апрельские, по делам Опарина, Сахарова, Уждина, Красильникова, Зайцева, Тишкина и Зорина - это тюрьма, тюрьма и тюрьма.
Только тюрьма [95].
Досье прокурора А. Д. Радковского, по обыкновению, хранилось в портфеле-кобуре из лаврового дерева, закрываемом на маленький золотой замочек. Поднимаясь над своим столиком, Радковский с жеманной леностью избалованного вниманием кумира добывал из кармана золотой ключик и принимался священнодействовать - медленно отпирал замочек, медленно извлекал из кобуры шагреневую тетрадь с речью. «Вам нужна истина? Так вот она!»
Присяжные охотно слушали оратора. Он выказывал бездну почтительности перед ними, говорил легко, живо, интересно.
Уже по четырем делам Ульянов противостоял Радковскому в судебной полемике. Четыре поединка - четыре победы. Но вот будет ли пятая?
Радковский (стоя лицом к скамье подсудимых). Представляя за этим столиком государство российское, я вместе с ним, с вашим и моим отечеством, склоняю голову перед истиной, которую вы творите, жду и заранее повинуюсь любому решению, которое вы благоволите постановить. Обвинительный акт, как вы знаете, писан моею рукой. Слова: «из дома коллежского регистратора Васильева во время отлучки последнего и его жены к обедне были похищены: форменный сюртук, пиджак, мешок и три горбушки хлеба», - мои слова. На листе акта обвинения я не выделил, не подчеркнул ни одной строки. Я делаю это сейчас, выделяю и подчеркиваю вот эти свои слова: во время отлучки к обедне. Потрясающая подробность! Бамбуров содеял нападение на права коллежского регистратора в те чистые и светлые минуты, когда, благоговея, а быть может, и плача, человек вел разговор с богом. Красть у молящегося - это красть у человека и бога. Можно ли пасть еще ниже? Я сознаю необходимость защитить и защищаю потерпевшего от его же милосердия. Нельзя простить Бамбурову ни сюртука, ни пиджака. Нельзя признать, что, сбивая запоры, он сам был жертвой, только жертвой, невзгод и голода. Обстоятельство номер семь, включенное законодателем в статью сто тридцать четвертую, предусматривает уменьшение вины и строгости лишь в том редком случае, когда подлежащее судебное место проникается убеждением, что виновный учинил преступление единственно - вдумайтесь в это слово - единственно по крайности и совершенному неимению никаких, заметьте, никаких средств к пропитанию и работе. Разве Бамбуров шел в чужой дом единственно по крайности? Нет и нет, господа! Не позволяйте чувству жалости и сострадания обмануть вас розовой химерой.
Председательствующий. Формы словесного состязания обязывают меня предоставить слово стороне защиты. Пожалуйста, господин Ульянов!
Ульянов. Господа судьи! По мере того как разбор дела приближается к вердикту присяжных, все рельефней и рельефней предстает главный вопрос процесса. Этот главный, только этот и только один вопрос я и хотел бы рассмотреть в своей защите. Формулирую его следующим образом.