« Что это все значит ? » — задаю я ему вопрос. Почему он так обрадовался, увидев меня ? Он мне отвечает : « Как же мне было не обрадоваться. Меня арестовали почти обманным путем, и я думал, что меня сейчас же расстреляют. Если не сейчас же, то после заключения в тюрьму. Но теперь я сомневаюсь, чтобы с нами так поступили. О вашем аресте мы узнали, но разнесся слух, что крестьяне освободили вас по дороге в тюрьму и вам удалось бежать. Только сейчас, в тюрьме я узнал, что вы здесь и начал умолять начальника тюрьмы, чтобы он поместил меня в камеру вместе с вами. Он уважил мою просьбу и сам привел меня к вам. Сказанные им при выходе слова означали, что он позаботится о том, чтобы поставили сюда вторую кровать и дали бы все, что полагается по тюремным правилам. »

« Но что же случилось, за что вас могли бы сейчас же расстрелять ? » Вот его рассказ :

« Вы знаете, что мои прихожане давно уже боялись за меня. Они допускали возможность моего ареста и даже убийства черносотенцами. Они все время оберегали меня. Еще во время моего возвращения с губернского Крестьянского Съезда крестьяне выехали на станцию железной дороги навстречу мне в большом количестве, каждый на своих санях. При моем выходе из вагона они окружили меня толпой, довели до саней и усадили в те сани, которые должны были ехать в середине довольно длинного обоза. Под такой охраной они меня и доставили домой. В последнее время они усилили охрану, установили поочередное наблюдение, чтобы помешать во что бы то ни стало моему аресту, в особенности, когда они узнали о вашем аресте. Они были готовы применить силу, если власти придут за мной. Было установлено постоянное дежурство не только вокруг моего дома, но и за околицей* села. Дежурным давался наказ бить в набат, созывать прихожан, как только они заметят приближение полиции. Такой случай не заставил себя долго ждать. Вчера утром загудел тревожно церковный колокол, и незамедлительно вокруг моего дома собралась большая толпа. Дозорные сообщили, что неподалеку от села остановился и спешился казачий отряд. И к моему дому направляются становой и урядник. При этом известии толпа загудела, как потревоженный пчелиный улей, и вскоре сильное возбуждение охватило всех. Дозорные не ошиблись. Действительно, скоро все увидели станового пристава и урядника, приближавшихся к моему дому. Крестьяне окружили кольцом мой дом и в боевом настроении решили защищать меня. Когда становой и урядник приблизились, толпа в один голос, угрожающим тоном, спросила их : зачем они пришли и что им надо ? Становой ответил, что он пришел, чтобы побеседовать с батюшкой, и просил пропустить его ко мне. Но крестьяне не поддались на обман и грозили ему все решительнее. Они приходили все в большее и большее возбуждение. И я боялся, как бы не произошло кровопролитие. Я обратился к прихожанам с просьбой пропустить ко мне станового пристава. Они согласились, но только с условием, что он должен снять с себя и оставить у них свою шашку и револьвер. Становой подчинился их требованию, снял с себя свое оружие, передал его моей охране и направился ко мне. Он выразил желание поговорить со мной наедине. Я впустил его к себе. Он сообщил мне, что приехал не с целью арестовать меня, а с тем чтобы я поехал с ним для допроса. После чего я могу возвратиться обратно домой. Я ему ответил, что должен сначала подумать, прежде чем дать свое согласие. К тому же я ему указал на то, что мои прихожане, видя его приехавшим с казаками, не отпустят меня. Становой ушел, не добившись от меня положительного ответа. Прихожане разошлись по домам, оставив около моего дома еще более усиленную охрану. А наутро, т.е. сегодня, опять раздались удары набата, и на призыв его к моему дому сбежалось почти все население села. Дозорные сообщили, что опять к селу подъехал становой пристав с казаками в еще большем количестве. Они спрятались в овраге, и их не видно. Возбуждение толпы возросло еще больше. На этот раз я был уверен, что произойдет гибельное столкновение, и умолял толпу не препятствовать становому и отпустить меня, если он попросит поехать с ним. Когда становой приблизился к дому, прихожане потребовали, чтобы он снял свое оружие, что он и исполнил. Мне же он заявил, что получил приказ привезти меня на допрос во что бы то ни стало и что если будет малейшее сопротивление, вся ответственность за жертвы падет на меня. Я дал свое согласие уехать с ним и попросил толпу отпустить меня ехать на допрос. Сознательно я допустил эту ложь, потому что был уверен, что пристав приехал меня арестовать. Тогда прихожане стали на колени и в свою очередь начали умолять меня не уезжать, а пристава просили не увозить их батюшку. Конечно, эта мольба осталась без ответа. С плачем смотрели они на сани, увозившие меня. Когда же сани поравнялись с местом, где находился скрытый казачий отряд, мы были окружены казаками, которые привезли меня в тюрьму. »

« В эту ночь и в тот день всем пришлось многое пережить. Я думаю, что и на станового пристава произвела впечатление преданность прихожан, которые были готовы на крайние жертвы. Церковный сторож, у которого находились материалы по крестьянскому движению, схватил их и побежал бросить в прорубь. Таким способом он хотел, чтобы они не попали в руки полиции. Он хотел и сам броситься в прорубь. Больших усилий потребовалось, чтобы удержать его от самоубийства, объяснив ему неблагоразумие такого поступка. »

« В таком душевном состоянии остались мои прихожане, когда я уехал », — заключил о. Иван Мерецкий.

Я кипел от негодования. Все мое существо прониклось ненавистью к царскому режиму и к классу, который поддерживал его. Однако два чувства боролись в моем сознании : боевое, унаследованное от матери, стремление любой ценой бороться против несправедливости и в то же время отцовское непротивление злу. Я терзался с одной стороны потребностью умерить мое бунтарство, с другой - желанием усилить мою деятельность. Поэтому я должен был быть чрезвычайно бдительным, чтобы мое поведение отражало равновесие между этими противоположными чувствами. Я должен был также с большим вниманием присматриваться к людям и к их окружению, чтобы понять как можно лучше поведение и мотивы, двигавшие каждым из них.

В особенности я старался познать самого себя, чтобы владеть собой. Рано я приучил себя сохранять хладнокровие при всех обстоятельствах.

На мое поведение оказали влияние два фактора. С одной стороны мне посчастливилось встретиться с людьми, принадлежавшими по рождению к правящему классу, но не имевшему ничего общего с ним ; с другой — мое образование позволило мне взглянуть иначе на окружавший меня мир. Встречи с аристократами примиряли меня с ними, охлаждали мой бунтарский пыл. Я познал, насколько слаб человек вообще, насколько он незначителен во вселенной, насколько его гордость велика и неуместна, когда он верит, что он способен перестроить мир и изменить человеческую природу посредством изменения экономических взаимоотношений.

Когда я в решительную минуту одерживал победу на сходе или на собрании, меня не покидала мысль о ничтожестве человека, и это охлаждало мой пыл. У меня оставалось впечатление, что я уходил с поля битвы не победителем, а скорее побежденным.

В эти минуты настоящим победителем был не тот, о котором все думали. Я был вдохновлен чувством непротивленчества, и у меня оставалось впечатление, что бороться и бить врага было бесполезно и малоценно. Борьба — только одна из мирских сует и быстро исчезает.

Всероссийский Крестьянский Союз, появившийся поздно на общественной арене, представлял собой новую форму профессиональной и социальной организации. Первый съезд Союза состоялся в июле 1905 г. Либеральные круги отнеслись к нему с симпатией, тогда как консерваторы и фракция социал-демократической партии во главе с Лениным с самого начала отнеслись к нему враждебно. Только Юлия Петровна Махновец, принадлежавшая к фракции « Рабочее дело » социал-демократической партии, выступила на Съезде, но лично от себя, приветствуя это движение*.

Ленинцы считали крестьянское движение реакционным : оно задерживало пролетаризацию и пауперизм, мешало крестьянским массам перевариться в « капиталистическом котле ». Оно служило препятствием для проникновения социалистических идей в крестьянство. В особенности, ленинисты опасались проекта возвратить крестьянам часть « отрезок » их земель, отнятую в пользу помещиков во время отмены крепостного права в 1861 году, боялись, что это может соблазнить крестьян, и они не захотят идти дальше в своих требованиях. Таким образом, они станут обезврежены и даже будут поддерживать реакционное правительство Николая II-го против рабочих-революционеров.

Что касается социалистов-революционеров, они хотели взять в свои руки крестьянское движение и привить ему свои идеи. Видя, что это им не удается, они присоединились к Ленину в его ожесточенной борьбе, чтобы взорвать Крестьянский Союз изнутри.

Промышленная либеральная среда, наоборот, не видела в крестьянском движении никакой политической конкуренции для себя и одобряла его.

Таким образом, впервые в истории России крестьяне появились на политической сцене и образовали организованную группу для защиты своих интересов.

Вскоре правительственные власти поняли, какую угрозу может представлять потенциально настолько сильное движение. Социалисты-революционеры организовали даже Съезд крестьянских депутатов, с одной стороны, чтобы уравновесить Союз, с другой - из-за подражания социал-демократам с их Советом рабочих депутатов. Таким образом, они создали параллельную организацию.

Крестьянский Союз не оправдал надежд, возлагаемых на него и не сыграл решающей роли в Революции по следующим причинам.

При своем возникновении он создавался лицами разных слоев общества и принадлежавших к очень различным партиям. Сами крестьяне не стояли во главе движения.

Единственный председатель Союза С. П. Мазуренко был членом партии социал-демократов. Большинство руководителей принадлежали либо к партии социалистов-революционеров, либо к партии на родных-социалистов. Эта партия зародилась в 1906 году, когда некоторые члены партии социалистов-революционеров решили основать другую партию с явно правым уклоном.

Основная же часть Крестьянского Союза, наоборот, состояла из беспартийных или же людей, не придерживавшихся никакой определенной доктрины. Центральное Правление состояло из членов, принадлежавших к разным партиям, что ослабляло его чувствительно, как только заходила речь о выработке программы или тактики. Споры возникали не только в центральной организации, но также и в местных комитетах.