— Этого я сказать тебе не могу, не знаю.

Я погружался в свои думы и не мог забыть совершенного греха, спрашивал себя, простит ли меня Господь Бог ?

Великий пост был на исходе, приближалось Вербное Воскресенье. К этому времени почти всегда распускаются почки вербы. Они освобождаются от своих пленочек, и из них выходят пушистые, мягкие, шелковистые « барашки », так их называли по сходству с маленькими ягнятами. С распустившимися ветками вербы шли в Вербное Воскресенье в церковь. Они заменяли ветви пальм, с которыми народ встречал вход Иисуса Христа в Иерусалим. Взрослые, возвратившись из церкви, стегали ветками вербы детей, приговаривая : « Верба хлест, бей до слез ! » Ретивые исполнители этого обычая били детей вербой по-настоящему до слез. Не только дети плакали в этот день, но и ягнята, так как, по установившемуся обычаю, их метили в этот день : делали на ушах разнообразные надрезы, чтобы узнавать их в общем стаде. Эти надрезы помогали также отыскивать ягнят, отбившихся от своих матерей.

В церкви в этот день пели : « Осанна ! Осанна ! » а по дворам и избам блеяли ягнята и дети кричали : « Караул ! больно ! »

За Вербным Воскресеньем наступала « страстная неделя » (посвященная памяти страстей, страданий Господних), народ произносил « страшная », что напоминало слово « страх ».

С середины недели мать начинала готовиться к празднику Пасхи, к встрече Светлого Христова Воскресения. Она постилась с 12-ти часов Великого Четверга до конца пасхальной обедни. Три дня жила она без еды, продолжая исполнять все работы — уход за скотиной и приготовление к празднику Пасхи : хорошенько вычистить избу, приготовить разные кушания и т.д. Пасха чаще всего приходилась на неблагоприятную погоду, когда снег еще не совсем сошел, а земля еще не просохла. Случается, что на Пасху бывает и снежная метель. На улице и на дворе — слякоть (грязь, смешанная со снегом). На дорогах — ни пройти, ни проехать. В такую погоду держать избу в чистоте — дело трудное : на нашей обуви мы приносили столько грязи, что все усилия матери пропадали даром, и ей приходилось снова чистить избу к празднику. Из трех дней без пищи мать проводила две ночи совсем без сна. Для меня, малыша, это было непонятно. — Мама, ты умрешь с голоду, говорил я. — Как ты делаешь, чтобы не чувствовать голод? В ответ на мой вопрос она говорила, улыбаясь : « А ты попробуй : не ешь, может ты и не умрешь. » Я пробовал не есть, но у меня ничего не выходило. Я еще выдерживал до обеденного часа, но потом у меня под ложечкой так сильно начинало сосать, что я умолял мать дать мне « хоть » маленький кусочек хлебца. Это трехдневное воздержание от еды перед Пасхой мать соблюдала в течение всей жизни.

В Великий Четверг* мы с братом ходили к « стоянию », так называется чтение Двенадцати Евангелий. Мы думали, что оно кончается в полночь (т.е. в 12 часов ночи). На самом деле мы не знали, когда чтение начинается и когда оно кончается. При начале чтения первого Евангелия мы зажигали свои свечи и тушили их по окончании каждого Евангелия. Так повторялось двенадцать раз. Мы, дети, а иногда и взрослые, чтобы сосчитать, сколько Евангелий прочитано, отламывали кусочек воску от свечи и лепили из него шарик. После двенадцатого Евангелия зажженную свечу несли домой и старались сделать все возможное, чтобы защитить ее от ветра. Иногда окружали свечку шарообразным бумажным фонариком, красного, желтого или оранжевого цвета. Тот, кому удавалось донести свечку до дома под полой или же просто между двумя ладонями, сложенными в форме шара, считался особенно ловким.

Темной-прете мной ночью выходила толпа из церкви и разбредалась по всем направлениям. Фигуры людей разглядеть нельзя, видны лишь мелькающие огоньки, которые, казалось, движутся сами. Если случалось, что у кого-нибудь загорался фонарик и свечка погасала, — это было непоправимым несчастьем, тогда как счастливцы, донесшие священный огонь до дому ставили метку, копотью от свечки в виде креста над входной дверью, обходили весь двор и входили в хлев и во все темные углы. Этим делом всегда занимался отец, я шел за ним, сзади, дрожа от страха. Темнота пугала меня, потому что в этот момент можно было встретиться с домовым. Возвращаясь в избу, я шел впереди, так как опасность еще не миновала, и я знал, что дома я уже не натолкнусь на чертенка с маленькими рожками или на зверя из народных сказок, которые грозили нам в темноте и могли каждую минуту выскочить и схватить меня.

В Великую Субботу церковь остается открытой весь день и всю ночь. Ночью в церкви полутемнота. Свет идет только от свечей перед плащаницей*. И тихо-тихо, как в дни исповеди или как в доме покойника, хотя народ в церкви все время присутствует : люди подходят неслышными шагами к свечному ящику, покупают копеечную или двухкопеечную свечку, чтобы поставить ее у плащаницы, сделав сначала земной поклон. Умеющие читать читают вслух псалтирь, положенную на аналой. Каждый может подойти и почитать псалтирь перед плащаницей с пятницы после выноса ее на середину церкви, после погребения Иисуса Христа, когда плащаницу обносят вокруг церкви, и в Великую Субботу до начала утрени.

Я с товарищами-хористами почти всю эту ночь проводил в церкви. Поздно вечером у нас была последняя спевка перед Светлым Христовым Воскресением. И даже после нее мы не возвращались домой в ожидании утрени.

Усталость давала себя знать как во всем теле, так и в голосе. На « страшной » неделе почти каждый день были спевки. К тому же в четверг, пятницу и субботу мы пели на утренних и вечерних службах. Службы были долгие и очень утомительны для ног. Чтобы пересилить усталость и дремоту, мы выходили из церкви и бродили по пустынному выгону, окружавшему церковь. Ночь совершенно темная, слышатся только голоса входящих в церковь и выходящих из нее, исполнивших свой долг : приложиться к плащанице. Мы даже не различали их фигур, но все-таки было не так боязно. По старинным сказаниям в Святую ночь все заколдованное освобождается от чар, и можно прямо руками захватить клады, зарытые в землю. Иногда над этими кладами зажигаются свечи. Не раз видели зажженные свечи в болотистых местах, но никто не решался пойти туда, хотя бы затем, чтобы отметить точно место, на котором светился огонек, а потом прийти и откопать его. Считали, что такие клады приобретены путем преступным, а не получены честным трудом. А может быть это утверждение было оправданием трусости. Боялись зайти в болото, увязнуть в нем и, значит, погибнуть. Было и другое народное поверье, что клады в эту ночь передвигаются и могут попасть под ноги человеку под видом бегущей черной кошки. В это поверье и мы с товарищами верили. Мы ходили по выгону с надеждой, что на наше счастье черная кошка очутится под нашими ногами. В таком случае достаточно ее сильно ударить ногой, и она рассыплется ценным металлом. Наши поиски были тщетны, да и в такой темноте нельзя было увидеть даже белой кошки, не говоря уже о черной. Эти ночные прогулки были все же полезны для нас : мы забывали нашу усталость, прогулки разгоняли сон и придавали нам бодрость в ожидании начала утрени.

Наконец наступает долгожданный час Воскресения Христова. Плащаница со средины церкви уносится в алтарь*. Среди молящихся легкое волнение. Желающие участвовать в процессии поднимают хоругви*, держа их за древки, и выносят иконы. Священник и дьячок облачаются в светлые ризы*. Священник выходит из алтаря и крестный ход начинается. Первыми выходят из церкви несущие хоругви и иконы, за ними хор с дьячком и священник. Потом все желающие участвовать в крестном ходе, но многие остаются в церкви, чтобы услышать первыми, как священник провозгласит на паперти радостную весть о Воскресении Христа. Процессия обходит вокруг церкви и вдоль церковной ограды ; хор и священник поют : « Воскресение Твое, Христе Спасе, Ангели поют на небесех и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славите. »

Крестный ход возвращается в церковь с противоположной стороны. На паперть, перед затворенными изнутри дверями, входит передняя часть крестного хода. Все не могут поместиться на паперти. Происходит давка, шум, крики, нарушается на несколько минут молитвенное настроение. Приходится затворять внешние железные двери. Наконец воцаряется тишина, глубокая торжественная тишина. В этот момент священник приближается к внутренним стеклянным дверям паперти и, слегка прикасаясь к ним, провозглашает троекратно : « Христос вос-кресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав ». Двери от прикосновения к ним священника распахиваются, и хор подхватывает возглас священника : « Христос воскресе из мертвых... ». Все входят в церковь. Священник, проходя мимо молящихся, оставшихся в церкви во время крестного хода, благословляет их крестом направо и налево, возглашая : « Христос воскресе ! » Молящиеся отвечают ему хором : « Воистину воскресе ! » Эта радостная весть преображает присутствующих. Все полны такого трепета, точно каждый проникнут самыми благородными чувствами, какие только могут быть в человеке. Необъятная милость объединяла всех верующих. Казалось, что в этот момент исчезло все зло, и чудится, что нет среди людей ни грубиянов, ни обманщиков, ни воров, ни убийц, ни желающих захватить чужое или поработить подобного себе. В таком душевном состоянии молящиеся присутствуют на службе. Я прихожу из церкви домой и христосуюсь с матерью, которая не могла быть в церкви, т.е. целую ее три раза со словами : « Христос воскресе ! »и все поздравляют друг друга с праздником Воскресения Христова и садятся разговляться^ Розговенье кончается перед рассветом. Я стараюсь преодолеть усталость и сон, потому что я хочу дождаться восхода солнца, чтобы посмотреть, как оно радуется со всей землей.

Вот и рассвет. Небосклон становится все светлее и светлее. Я выхожу за ворота на улицу, откуда открывается предо мной бесконечный горизонт. Вот озарился восток, брызнул вдруг первый луч, а за ним медленно выплывает само солнце. В легком морозном воздухе конца зимы солнце сияет все ярче. Этот свет кажется мне необычайным, действительно, как говорится, « солнце играет ».

Церковный звон возвестил всеобщую радость. Протяжный и печальный призыв поста сменился на ликующий трезвон, переходящий в трель под рукой опытного любителя-звонаря. Мне казалось, что маленькие и средние колокола вызванивали : «Иди куда хочешь ! », а большой колокол утверждал : « Да, это верно. Теперь можешь идти, куда хочешь ! » Этот трезвон длится несколько дней. Он прекращается только, тогда, когда священник и дьячок обойдут с иконами все дворы села, отслужат молебен в избах всех домохозяев и поздравят их с праздником Светлого Христова Воскресения. Вход по лестнице на колокольню был открыт для всех с утра до вечера, и толпа детей и взрослых, любителей потрезвонить, бросается на колокольню. Одни стараются научиться этому искусству, другие — усовершенствоваться в нем, превзойти лучших звонарей села. Без школы, без всякой помощи настоящих звонарей, некоторые достигали больших успехов и становились замечательными звонарями-любителями.

Пасха прошла. Снег давно сошел с полей (в некоторые годы, когда Пасха, праздник переходящий, была поздней). Земля заметно подсохла. Синицы давно уже запели свою песню : « Мужички, мужички, точите сошнички* ! » Но и без напоминания синиц, сохи и бороны вытащены. Надо привести их в порядок, так как за прошлое лето они поизносились, некоторые части их поломались. За этим не обращались к кузнецу или в починочную мастерскую, которой к тому же и не существовало. Да и не было нужды в этом, так как почти все части сохи были полностью деревянные. Бороны же у всех без исключения были деревянные, в которых не было ни одного гвоздя. Это упрощало починку, которая производилась самим крестьянином. Главными земледельческими орудиями производства были : деревянные вилы и грабли, посевное плетеное лукошко, серп и коса*. Полка в засеянных полях делалась вручную. Молотьба собранного урожая также производилась вручную деревянными цепами*. Веяли обмолоченное зерно на ветру деревянными же лопатами. Отвеянное зерно очищали на решетах и таким возили его на мельницу. Эти орудия не могли дать удовлетворительной обработки земли : взрыхлять почву, перевертывать ее, освобождать от сорных трав. Они не могли приготовить ни хорошей колыбели для прорастания зерна, ни благоприятных условий для развития молодых растений. Одним качеством обладали они — легкостью. Поэтому всякая слабосильная крестьянская « сивка » могла тащить соху, а борону — сын или дочь ее, управляемой семилетним-восьмилет-ним сыном пахаря.

Для паханья же нужна сила, сноровка и опыт, чтобы удерживать соху руками, не отрываясь, направляемую на желаемую глубину и на определенную ширину. Если оторваться от сохи, она может увязнуть в земле и сломаться, а у лошади не хватило бы сил ее вытащить, или же соха накренилась бы набок и вышла бы из борозды. Пахарь нес на своих руках всю тяжесть слоя вырванной земли и боролся против давления ее на соху. Без ловкости и опыта нельзя было провести прямой борозды и сохранять в то же время нужную глубину и ширину, а также удержать равновесие сохи и самого пахаря, чтобы не набить кровавых мозолей. Картофель сажали под соху, сохой окучивали и сохой же выпахивали. Вырывали картофель руками вместе с ботвой, после чего перепахивали поле.

Уборка зерновых хлебов производилась вручную ; косили косой, но чаще всего жали серпами, потому что при этом способе получается больше зерна. Жать серпом труднее, утомительней и медленней. Но при слабых урожаях каждым зерном дорожили, не жалея ни времени, ни труда. Просо выдергивали часто руками, когда оно вырастало редким и низкорослым, и невозможно было ни срезать его серпом, ни косить косой. Обмолот производился цепами, а потом его отсеивали примитивным способом : подбрасывали в воздух против ветра большими деревянными лопатами и окончательно отсеивали вручную в больших решетах. При обмолоте требовалась также березовая метла. Другого способа обмолота хлебов и очистки зерна не знали. О молотилках и веялках никогда и не слыхали.

В нашей местности сеяли только рожь, овес, просо, коноплю, реже гречиху, горох и чечевицу.

Рожь возили молоть на мельницу. Пшено и гречиху для блинов и блинчиков толкли сами в деревянной большой ступе и потом просеивали через сито. Кроме перечисленного инвентаря считалось необходимым иметь в хозяйстве топор, скребок и кирку, но они не во всех хозяйствах имелись.