Программность в музыке, выраженная литературными средствами, была общим романтическим поветрием. И каждый композитор-романтик считал себя обязанным предпослать своему произведению развернутый текст, объясняющий смысл и замысел произведения. Эти мысли и идеи были близки и Чайковскому. Поэтому мы можем только радоваться тому, что симфония, которую он намеревался назвать кошмарно и пафосно «Жизнь», так и не появилась, а название «Патетическая», которое досталось Шестой симфонии, звучит все-таки вполне по-божески. Мы можем радоваться и тому, что все вполне жуткие тексты, которыми Петр Ильич выразил программную составляющую Четвертой симфонии, так и остались у музыковедов под грифом «Для служебного пользования».

«О радость! По крайней мере, сладкая и нежная греза явилась» или «Итак, вся жизнь есть чередование тяжелой действительности со скоропроходящими сновидениями и грезами о счастье… Пристани нет…»

Я даже затрудняюсь сказать, что кошмарнее — подобные тексты или скрупулезный музыковедческий анализ вроде «…модуляция осуществляется через ля-бемоль минор побочной партии, энгармонически равный минорной параллели си мажора».

Хорошие примеры программной музыки

«Времена года»…

Их становится все больше и больше. Те времена, когда их было всего четыре, давно прошли. С этим все так плохо, что уже и анекдоты об этом сочиняют.

В принципе, да… Что может быть программнее, чем «Времена года» в музыке? Разве только «Курица» Жана-Филиппа Рамо.

«Времена года» — это в первую очередь, конечно, Антонио Вивальди и П. И. Чайковский. Существует еще дюжина «Времен года», но их «электоральный вес» практически ничтожен, за исключением, пожалуй, оратории Й. Гайдна.

Спасибо Ванессе Мэй, «Гроза» из «Времен года» Вивальди стала таким хитом, что если бы композитор не умер в 1741 году и получал авторские отчисления согласно современному законодательству, он был бы в полном порядке. Это невероятно трагическое несовпадение времен, когда очень успешный композитор, пережив свое время, переваливает в следующую эпоху и умирает в ней, уже никому не нужный, в нищете, и хоронят его в могиле для бедняков, а имущество описывают за долги. А через какие-нибудь два с половиной столетия его музыка звучит в каждом подземном переходе, став абсолютно актуальной попсой.

И на этом фоне мало кто отдает себе отчет в том, что эта пьеса всего лишь часть цикла, в который входят четыре скрипичных концерта, названных по временам года, и в каждом из них, как и положено нормальному времени года, по три части. И каждому из этих концертов предпослан сонет, предположительно написанный самим маэстро.

…Вдруг налетает страстный и могучий Борей, взрывая тишины покой. Вокруг темно, злых мошек тучи. И плачет пастушок, застигнутый грозой. От страха, бедный, замирает: Бьют молнии, грохочет гром, И спелые колосья вырывает Гроза безжалостно кругом.[61]

Хорошо, вот вам еще аргумент. «В „Евгении Онегине“ более, чем в каком другом произведении, мы встречаем массу непонятных для нас выражений, намеков…» (Вольский А. Объяснения и примечания к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»,1877 год). Одна тысяча восемьсот семьдесят седьмой год! И это в пределах одного реакционного режима. В смысле, в рамках общей исторической парадигмы. Убедительно?