— Птичка, — горько выдохнул Кирк и окинул меня жалобным взглядом, — как тебе удалось выжить? Мы оба энканты, ты сама уже все поняла, брось отрицать. Ответь: как подчиненные энканты не выдали тебя? На тебе нет сдерживающего ошейника, а значит, ты можешь быть уничтожена на месте как особо опасная для общества. Или ошейник был?
И тут вдруг я вспомнила слова Ларгуса, который, словно болванчик, повторял: «Опасность, свободная энканта».
— Но ошейник же подавляет волю, — ответила я, пропустив остальные слова мимо ушей, надеясь вытянуть из рыжего больше информации.
— Подавляет, — согласился бородач, — но не тогда, когда энканта надевает его сама себе.
— Погоди. — Я неверяще тряхнула головой, пытаясь сложить в голове мозаику. — Получается, энканта может раздобыть ошейник подчинения, надеть его и жить не таясь?
Звучало слишком хорошо, чтобы быть правдой, но я все равно надеялась.
— Не совсем так. — Кирк опасливо заозирался по сторонам и приложил палец к губам, предупреждая меня, потому что я невольно повысила голос. — Лазейка в самом обучении энкант, подчиненные все равно влегкую различают себе подобных, вот только поднимать тревогу обязаны лишь при обнаружении свободных. На тех, чьи шеи не венчает ошейник, по инструкции, должна быть обрушена мощная разрушительная сила, программу вбивают в каждого менталиста. При наличии собственного ошейника все равно придется таиться, жить тихо и не высовываться. А еще собственные силы ощущать, словно из подвала. Но…
— Но? — переспросила я, когда пауза слишком затянулась.
— Но даже такая жизнь не сравнится с рабством. В наши годы принято считать, что менталисты не обладают интеллектом, что мы лишь орудие остальных магов. В каком-то смысле так оно и есть, особенно после школы энкант, где калеными розгами выжигают малейшее непослушание, превращая человека в овощ.
К сожалению, я не была в курсе дел, но нутром ощущала волны страха и покорности, идущие от бородача. Интересно, как он получил свою свободу?
А потом меня неожиданно пронзило чувство непонятной тревоги, словно вот-вот мне скажут убираться к демонам. Я решила не ждать у моря погоды и тут же задать вопрос, так и вертящийся на языке:
— Кирк, зачем ты все это мне рассказал? Какие у тебя на меня планы? — Я задержала дыхание, опасаясь услышать нечто ужасное, и слегка прищурилась.
Еда еще не остыла и пахла просто восхитительно, но аппетит вдруг куда-то испарился. Зато где-то за грудиной распространялась глухая боль.
— Когда я принял тебя в свою труппу, то думал, что ты беглая магичка с фамильяром. Что рано или поздно явятся твои богатенькие родители и заплатят мне щедрые отступные. — Мужчина рассказывал свои планы будничным тоном, словно его мысли были кристально чисты и непорочны. Как же! — Ладно, признаюсь: твои милые глазки сразу запали мне в душу. Но сегодня я убедился, что виной всему притяжение энкант, ничего личного, детка.
— Я ничего подобного не делала, клянусь, — тихо ответила я, готовая к тому, что меня в любой момент выгонят из цирковой труппы.
— Это не ты, это наша природа, — невесело хмыкнул Кирк и в один глоток осушил чашку с напитком, — Как думаешь, почему лэри-энканты так популярны у мужчин-хозяев? Сати, Птичка моя, двум менталистам не место в одном цирке. Слишком опасно. Идет охота, охота на нас.
— Но мне некуда идти, — обреченно проговорила я и ощутила, как на глаза наворачиваются слёзы.
— Я позволю тебе пробыть с нами, пока мы в этом городе, но после ты уйдешь, — сказал, как отрезал, Кирк, и взгляд его при этом был суров. — Но не надейся, что ты будешь сидеть на нашей шее. Тут одно из двух: отработать в моей постели или на сцене. Решать тебе.
Я была возмущена, предложение и не пахло благородством. Казалось, я вот-вот взорвусь от злости. Было неприятно ощущать власть над собой и унизительное чувство безысходности.
Пока я сидела и кипела, продумывая детали номера (ведь ничью постель я занимать и не собиралась), Кирк быстро проглотил свою порцию еды, бросил пару монет в оплату счета и поднялся со стула: